— Знаете, мой поставщик фруктов предположил, что такое колдовство свойственно детской магии, — сказала я, когда мы вышли на улицу. Саброра скептически посмотрел на меня. Хмыкнул.

— Твой поставщик это Марун ибн-Анвари, зарегистрированный ведьмак? — уточнил он и, когда я кивнула, презрительно процедил: — Ни один ребенок не создаст такого заклинания. Тут даже не все взрослые справятся.

— Да, мы тоже так подумали, — поддержала я. — Энцо, а это может быть душевнобольной? У сумасшедших есть своя магия?

Какое-то время мы шли молча. Сумерки, подсвеченные далеким золотом уходящего солнца, казались мягкими и уютными. Обычный летний вечер — люди гуляют по улицам приморского городка, где-то вдалеке играет оркестр, и я подумала, что вчера Саброра привел меня посмотреть на танцующих золотых рыбок не просто так.

Он теперь видел во мне человека. Возможно, не понимал этого до конца — но видел. И я приносила ему десерты потому, что Саброра давно перестал быть для меня пугалом в окошке.

Мы оба были людьми. Пусть очень разными, пусть наша природа делала нас врагами — но мы оба шли к тому, чтобы искать сходства, а не различия. Возможно, за это надо было сказать спасибо ведьме, которая запечатала мою магию.

— Ряд ученых считает, что магия это и есть безумие, — ответил Саброра. Сейчас, в сумерках, с коробкой с тортом в руке, он выглядел не инквизитором, а обычным курортником, который весь год откладывал деньги, чтобы отдохнуть у теплого моря. — А психиатры по всему миру замечали, что их пациенты, которые не были ни ведьмами, ни инквизиторами, способны на некое искажение мира. Знаешь, как говорят: если работаешь с безумцами, то невольно нахватаешься их безумия.

— Никогда не встречалась с психиатрами, — призналась я. Саброра устало усмехнулся краем рта.

— Мой отец был уважаемым психиатром. Энрике Леонардо Саброра, доктор медицины. У него была своя клиника. Сейчас там другой директор, но она работает.

Чувство, которое шевельнулось у меня в груди, было похоже на дальний отблеск понимания. Мне казалось, что я стою, протянув руку, и истина приплясывает над моей ладонью, словно золотая рыбка. Вспомнился портрет, повернутый лицом к стене, и я спросила:

— Он не пытался лечить вас перед тем, как проклял?

Саброра остановился, и я прикусила язык, вспомнив, как он приказывал не задавать лишних вопросов. Сейчас он смотрел так, словно собирался надавать пощечин или надеть коробку с тортом мне на голову. В его глазах дымилась такая ярость, что я невольно сделала шаг назад. А за яростью плыла боль — настолько сильная, что мой страх сменился жалостью.

Мы снова пошли по улице. Саброра молчал, сжимая и разжимая в кулак правую руку — нет, я не хотела думать о том, что он собирался меня ударить.

— Мы, кажется, договорились, что одна несносная ведьма не станет задавать лишних вопросов, — процедил Саброра.

— Так он лечил вас? — не сдавалась я, наплевав на чувство самосохранения, которое орало во весь голос, приказывая мне заткнуться. — Когда вы обнаружили в себе свои способности?

Саброра не ответил, но я давно поняла, что отсутствие ответа это тоже ответ. Значит, отец лечил его. Пробовал изгнать из сына то, что делало его инквизитором — и, видно, допробовался до чего-то очень плохого. Мы вошли в ворота, прошли через сад, и Саброра устало опустился на скамейку. Постояв рядом, я тоже села — тогда он произнес:

— Ты читала что-нибудь о клиниках для душевнобольных?

Конечно, я читала. Иногда о них писали в газетах, как правило, с бравурными восклицаниями и восторженными рассказами о том, как обливание ледяной водой улучшает состояние пациентов.

— Читала, — ответила я и призналась: — Мне кажется, это жуткое место.

— Верно. Мой отец держал меня в своей клинике полгода.

Я ахнула. Зажала рот ладонью. У меня в голове не укладывалось: как отец мог запереть своего ребенка в таком месте? За что? Просто за то, что он родился тем, кем родился?

«А за что тебя преследовали и хотели отдать на корм свиньям? За что Луке жгли руку на медленном огне? — ожил внутренний голос. — Не за ваши дела. За вашу суть. Ты прекрасно это знаешь».

— Мне очень жаль, Энцо, — с искренней горечью прошептала я. Погладила Саброру по плечу — и он не отстранился, не оттолкнул меня. Кажется, сейчас ему хотелось говорить о том, что жило во тьме его прошлого — и я предложила: — Расскажите мне все. Вам будет легче, вот увидите.

Саброра устало усмехнулся.

— Мне уже никогда не будет легче, Эрна. Потому что есть слишком тяжелые увечья, которые никогда не залечиваются до конца, — он провел ладонями по лицу и вздохнул: — Он привез меня в клинику сразу же, как только стало ясно, кто я. Тогда мне было двенадцать, я с отличием закончил среднюю ступень в школе святого Маркуса и хотел идти в юридический класс. Знаешь, все это открылось совершенно неожиданно. Какая-то ведьма отвела глаза покупательнице в мясной лавке и стянула ее кошелек, а я просто выбросил руку вперед, и она окаменела.