Шрифт:
— В субботу заберу, Свет.
И всё... Даже не поцеловал. Только шины шаркнули рядом.
Снова оборачиваюсь к подъезду, быстро добегаю до козырька, снова вижу свет в своих окнах, вздыхаю, понимая, что весь этот розовый аттракцион Нининого присутствия даже не думает заканчиваться.
Никита! Сегодняшнее... Вот, что не решено.
Роковым сочетанием
Света, ты подумай!
Дома ждала мама... И Тим, и Нина, что не иначе как от ауры тещи её любви сникла и засела "Над дипломом" у себя.
Моя родная женщина вдруг решила, что обязана воспылать любовью к ближнему своему и задавить этой любовью.
Поэтому её рука почти сразу легла на мою, Тим заварил чай, а она по-матерински заглянула в глаза.
— Светочка, сердце мамочки не обманешь... Вы поссорились? Понимаешь, в парах, что живут не первый год вместе...
— Нет.
Муж подтвердил.
— Может быть, пропал огонёк или с детками не получается? Я, конечно, очень хочу внуков, но если есть проблемы...
Убираю руку, чувствуя себя настолько нелепо, что в ответ нервно смеюсь.
Тимофей убеждает в обратном, в том что... Что? Что сказать? "Огонька" не было, у нас были угли былых ран, а дети... Да почему они считаются верхушкой, смыслом семейной жизни?
Почему?
Особенно, если нет любви.
И пока мама улыбается, пытаясь задобрить нас, пока говорит, что так сильно нас любит, пока Тимофей не знает, куда себя деть, и я не знаю, как сказать, что просто хочу быть одна, не обидев при этом их.
Я думаю, почему на бездетные пары почти всегда смотрят как на юродивых, почему на ответ "Нет, мы не хотим" чаще всего миленько улыбаются и тянут что-то из ряда "Ааа, ну, ничего-ничего", вспоминая, распускали ли слухи друзья о том, что кто-то из них чего-то не может...
Беременность, материнство, отцовство — в большинстве случаев это выбор, не обязанность, не прерогатива и уж точно не карт-бланш. Это огромная ответственность — просто решиться на заботу об ещё одной жизни.
Так почему не принять тех, кто этого не хочет? Кажется, это нежелание — честность в первую очередь самому себе.
"Особенно без любви".
Прерываю мысли, что снова ведут к Артёму. Замечаю мамин взгляд и отчётливо слышу её презрительное:
— Ты даже не заметила, как Тимошечка ушел.
Встаю, убирая пустые чашки.
— Зато заметила ты, мам...
— Да что с тобой, Света!? Ты словно другой человек! Что это за девица там!? Почему ты рушишь собственную жизнь!? Почему ты повторяешь за своим отцом...
Папа... Смотрю, как за окном снова ни облачка, словно и не было этой бури, птицы снова поют, пережив ненастье, только едва заметный закат блеснул за деревьями.
— Мам, правда, я устала.
Театрально хватается за сердце.
— Мам, все хорошо.
Едва слышно шепчет, вставая.
— Я тобой гордилась! А ты рушишь всё собственными руками... Не приходи ко мне, когда всё поймёшь!
Уходит в коридор, поправляет каре, проскальзывая мимо зеркала, берёт свою любимую кашемировую сумку, сжимает губы, не желая больше понимать меня.
А я? Позволяю уйти, даже не надеясь на иной вариант.
Для неё их брак с папой тоже был образцовым, и когда он подал на развод, оставив всё ей и сбежав во Владивосток любоваться природой, она не поняла его... И не простила... Даже спустя 9 лет.
Он бросил ей на прощание, что все почти двадцать пять лет брака задыхался... И, наверное, для неё это было болезненнее удара клинком в спину.
А теперь я...
Снова... По той же ране.
Закрываю голову руками, сползая по стене, только услышав щелчок двери. Где-то в черепной коробке что-то резко давит и тут же бьёт по глазам. Хочется спрятаться от яркого света и приглушить этот гул в ушах.
Заставляю себя встать, услышав Нинино:
— Ты чего!? Тебе плохо? Скорую?
Ловлю её расплывающийся силуэт. Заставляю себя чуть дыша ответить и пройти в зал, держась за стену.
— Нет, всё в порядке.
Блондинка скрывается на кухне, и, стоит только осесть на диван, сжимая вновь раскладывающийся затылок, появляется со стаканом воды.
— У меня у мамы гипертония, у тебя что... Есть прибор? Где больно?
Заставляет выпить, придерживая стакан. Хлопает своими голубыми, судорожно всматриваясь в моё лицо.
Боль продолжает держаться, но зачем её волновать?