Батя дожил до ста пяти лет и умер в седле вороного жеребца по кличке Буян. За свою жизнь он поменял много коней, но все они были вороными, каждого звали Буяном. Батя говорил, что конь с норовом будоражит в нём кровь, она густеет и закипает. До последних своих дней он лихо вскакивал на коня даже на ходу, а в столетнем возрасте еще показывал молодым казакам секреты джигитовки. В восьмидесятом году по телевизору он очень внимательно следил за Олимпиадой. Был очень доволен успехами наших спортсменов. А осенью на Буяне погнался за лисицей, догнал и ударил её нагайкой. Подхватил лисицу за хвост, вернулся в станицу, где, не успев слезть коня, умер.

Незадолго перед смертью он позвал к себе сына Кузнеца. В разговоре с ним Батя наказал, что если общество захочет поставить ему памятник из серебра, то его следует замазать землей. Никто не должен прежде времени знать про станичное серебро. Придёт время, и они смогут заявить права на этот рудник. Тогда все станичники и их дети смогут жить безбедно. Сын кузнеца прислушался к совету, и поэтому, когда Батя умер, ему сделали два памятника – один из глины, а другой из серебра. У школы установили глиняный, а серебряный припрятали до поры до времени.

В 90-е годы кто-то из тех, кому удалось побывать в станице, пустил слух, что у станичников много золота и серебра. Тут же нашлись лихие люди. Однако прибывшие на катерах бандиты получили отпор. Станичники встретили их мощным пулемётным огнём, а катера были расстреляны из пушки. Руководил обороной Виктор, директор школы.

Отбив нападение городских шакалов, казаки только в 2001 году зарегистрировали серебряный рудник и стали официально добывать серебро.

На площади, на самом высоком месте, наконец, установили серебряный памятник Семёну Завалову. В форме казачьего есаула, с шашкой и «Маузером», Батя стоит во весь рост. Памятник у школы убирать не стали, а тоже оставили. Завалов и сейчас продолжает наблюдать за жизнью своего посёлка и его жителями.

Очнулся я в полной темноте. Попробовал пошевелить руками – получилось, пошевелил ногами – тоже вроде двигаются. Попробовал встать – не вышло. Попробовал продвинуться вперёд – бесполезно. Дал задний ход – кажется, потихоньку пошло. Провозился темноте почти час, но выбраться из завала так и не смог. Вдруг почувствовал, что помогают, напряг все силы и увидел лунный свет. С меня кто-то снял огромный ком земли, и я, наконец, распрямился.

Оказывается, что выбраться из завала мне помог пограничник Сева Кудрявцев. Рядом с ним с простреленной левой ногой лежал на земле старшина заставы Семён Немигайло. Неподалёку от нас лежали на земле ещё пятеро пограничников. Кто-то из них был ранен, кто-то – просто отдыхал, положив оружие рядом. Перед боем мы со старшиной спрятали пограничных лошадей в балочке километров за семь от заставы. У нас там было два жеребца, мой и замполита, а также молодая кобылка Ласточка с телегой.

Я – старший лейтенант пограничных войск, начальник 39-й заставы Брестского погранотряда Семён Завалов. Мне 28 лет. Войну мы встретили на рассвете 22 июня. В четыре часа утра заставу обстреляла артиллерия. Потом мы отбивали атаки немецкой пехоты, которую поддерживали танки. А затем наши позиции смешала с землей фашистская авиация. После её последнего налёта меня еле откопали.

Наступило 23 июня. Я послал за лошадьми и дал команду своим пограничникам собрать неповрежденное оружие, фляжки, обоймы с патронами, штыки, сапёрные лопатки, котелки. Бойцы нашли семь винтовок со штыками, патроны, несколько фляг и ещё немало необходимых солдату вещей.

Тем временем я осмотрел рану старшины. Она оказалась сквозной. Кость чуть поцарапана, но целая, а вот само пулевое отверстие уже начало гноиться. Я взял патрон, вынул пулю, высыпал порох в рану старшине и поджог его. Порох вспыхнул, огонь вышел с другой стороны раны. Она перестала кровоточить. Тогда я снял жгут и наложил на рану тугую повязку.

У второго раненого пограничника пуля попала в плечо и застряла там. В моей полевой командирской сумке всегда были зажим и скальпель – подарок одного врача, с которым мы воевали еще в Финскую кампанию. Я обработал инструмент спиртом, сделал скальпелем надрез и при помощи зажима удалил пулю. Обработав края раны, я ее туго перевязал. У остальных пограничников оказались совсем легкие ранения. Очистил им раны от грязи и гноя, обработал спиртом, приложил листья подорожника.

Мы собрали уцелевшие вещи, погрузили раненых на подводу и стали удаляться от бывшей заставы. На телеге у меня были припрятаны патроны, наградная кавалерийская шашка, два ящика консервов (тушеное мясо), мешок перловой крупы, ящик с гороховым концентратом, большой шмат сала и 7 буханок хлеба, ещё большой котелок на 20 литров и чайник на 10 литров.

Ехали весь остаток ночи. Удалившись от заставы примерно на 40 км, под утро наткнулись на затор из телег. Их было не меньше десяти штук. На месте обнаружили 12 человек погибших и шесть мёртвых лошадей. 6 пароконных телег были в хорошем состоянии. Мелкий ремонт упряжи не в счет. Мы похоронили погибших. Так как документов у них не было, на могильных табличках написали их приметы, надеясь, что местные жители поймут, кто здесь похоронен. Мертвых лошадей оттащили в сторону и закидали их ветками и песком. Хоронить лошадей не было ни сил, ни времени.

Выдвинувшаяся вперед наша конная разведка привела назад одиннадцать лошадей. Мы выбрали 4 телеги с целой сбруей, собрали всё, что могло бы пригодиться нашему маленькому отряду в непростом рейде по вражеским тылам: ножную швейную машинку, валенки, несколько тулупов, велосипед, мешки с овсом и пшеницей, продукты, два топора, две лопаты и другие простые полезные вещи, необходимые в хозяйстве. Восемь пойманных лошадей запрягли в телеги, а трёх лучших решили использовать для верховой езды, соорудив из подручных средств некие подобия сёдел.