– Зато изумительное полотно Рембрандта вы оцениваете только в восемь миллионов! – не унимался навязчивый реставратор. – Но как же высокие идеалы, Валерий Александрович? И что есть тогда мерило искусства? И куда только смотрит искусствоведение? Ну что вы так засмущались?

Директор помрачнел. Он старался никогда не допускать фамильярные интонации в деловом общении. Но высказывания реставратора звучали не просто фамильярно, а даже возмутительно. И всё же они не покоробили бы Валерия Александровича так сильно, если б не задели ненароком тему, связанную с одним сугубо деликатным вопросом, о котором знали лишь несколько его приближенных коллег.

– По-моему, мы сильно отклонились от главной темы, – отрезал аукционист. – Вы оказали нам большую услугу и поэтому вправе рассчитывать на щедрое вознаграждение.

– Это вы про оплату, что ли? Можете не беспокоиться. Но за мою скромную помощь я бы вас попросил об одном одолжении…

– О каком же, позвольте спросить?

– Одолжить грааль на время! – он сделал паузу, как бы проверяя реакцию собеседника, и затем уточнил: – Грааль был бы крайне необходим для соблюдения одной… как бы вам это лучше объяснить… Для проведения одной, так сказать, исторической реконструкции.

Мезинский хоть и был опытным, закаленным жизнью дельцом, но его даже передернуло от такой околесицы.

– Извините, но это совершенно исключено, – холодно отчеканил он. – На меня, безусловно, произвел впечатление ваш сегодняшний опыт, но это вовсе не означает, что вам теперь позволено делать с экспонатом всё что угодно. Максимум, что я могу, так это обсудить с владельцем вариант сделки в рамках приватной продажи и приемлемую выкупную цену.

– То есть вы отказываете?

Эта реплика совсем взбесила Мезинского, и он хотел уж было высказать вполне определенными выражениями всё, что думает по поводу такой вопиющей бесцеремонности, как вдруг его осенило неожиданное подозрение. Валерий Александрович словно очнулся от словесного тумана, которым его окутал реставратор, и совершенно четко увидел, что тот намеренно ломает перед ним какую-то второсортную комедию. «Но чего он добивается? Уж не провокация ли это?»

– Одолжить грааль… – задумался аукционных дел мастер, нутром предчувствуя недоброе. Он посмотрел на кубок, который по-прежнему блестел, как новенький, затем в глаза реставратору: остекленевшие, неестественно синие, они, казалось, проницали каким-то неприятным светом и только подтверждали его опасения. Тревожное чувство усиливалось с каждой секундой. «Но ведь я сам пригласил его… Вроде бы известный специалист, безупречная репутация, а пришел какой-то клоун и несет полнейший бред! И ведь иностранный акцент как-то незаметно напрочь исчез из его речи… Но как у него получилось так искусно очистить экспонат от зелени? А может, зелень – это часть плана?» – Все эти мысли мгновенно прокрутились в его голове. Ясно было одно: положение довольно щекотливое. Но тут у Валерия Александровича созрел план.

– А почему бы и нет! – с наигранной бодростью произнес он. – Думаю, можно попробовать! Только согласуем сначала с нашим клиентом и… но нам вообще-то уже пора к гостям.

Поднимаясь с дивана, он неприязненно посмотрел на сомнительного специалиста, который даже не шелохнулся и продолжал сидеть как ни в чем не бывало, словно дискуссия совсем не подходила к завершению.

– А можно его ещё буквально на секунду…

– Вы хотели провести ещё какие-то наблюдения? – поинтересовался аукционист с непринужденным видом, крепче сжимая в руках кубок. – Тогда я, пожалуй, приглашу коллег из отдела антиквариата.

Специалист лукаво улыбнулся, словно уловив замешательство Мезинского, и выдал очередную несуразность:

– Да, а я вот как раз вспомнил сейчас. Один веселый эпизод, когда Рудольф, узнав о страшном злодеянии своего сына, со словами: «Заберите его себе! Дьяволово отродье!» – со всего маху запустил этим самым кубком в прислугу. Впрочем, кто-то считает, что это всего лишь историческая мистификация. Но вокруг сего прекрасного экспоната почему-то постоянно возникали всяческие курьезы!

– Представьте себе, курьез возник и у нас! – поддакнул Мезинский для поддержания разговора. Что лепетал этот странный тип, было уже неважно.

Подойдя к столу, он снял трубку телефона. По правде говоря, Валерий Александрович хотел пригласить вовсе не коллег из отдела антиквариата, а сотрудников службы безопасности. Но тут произошло то, чего он уж никак не ожидал…

Не проронив ни единого слова или возгласа, реставратор вихрем взметнулся к Мезинскому и со всего маха ударил в солнечное сплетение, затем вырвал кубок из его ослабевших рук. Несчастный директор согнулся, и на выкатившихся из орбит глазах изобразилось выражение крайнего удивления, непонимания, как это сейчас могло такое случиться. Но острая, пронзительная боль свидетельствовала, что это, к сожалению, не сон, что здесь и сейчас по невероятному стечению обстоятельств над особой Валерия Александровича совершается какое-то совершенно невозможное, мерзкое надругательство. Он хотел было кричать, но дыхание у него перехватило, и директор смог лишь выдавить сдавленный стон.

– Что вы себе позволя… – задыхаясь начал он, но в тот же момент вынужден был оторвать руку от горящей груди и резко выставить вперед, чтобы прикрыть голову. Удар бронзовой чаши рассек его бровь, и в глазах у бедного Валерия Александровича люстра на потолке раздвоилась и осыпалась хрустальными подвесками. «Это тебе за Рембрандта!» – взорвались в его мозгу последние слова реставратора. В глазах потемнело, и Мезинский, едва устояв на ногах, тяжело опустился в кресло.

Между тем реставратор взял свой дипломат и вместе с кубком преспокойно вышел из кабинета. Направился он к экспозиции современного искусства, где в это время ассистентка Валерия Александровича выступала с презентацией. Часть гостей расположилась на стульях, специально расставленных рядами в центре зала; некоторые, не проявляя интереса к докладу, любовались экстравагантными работами Херста, Лихтеншейна, Рихтера; возле внушительного «Абстрактного полотна» собралось немало ценителей нефигуративной живописи. Помещение то и дело озарялось вспышками фотокамер.