Пусть не будет у нас иных мыслей, как окончить жизнь вместе!

Позволь мне еще поблагодарить тебя за твое письмо! Позволь забыть на минуту, что есть в нем болезненного! Любовь моя! Любовь моя! Прошу тебя на коленях, умоляю, облегчи мне мое возвращение к тебе, чтобы я не оставался изгнанником среди беспредельного мира! Прости мне великодушно, в чем я пред тобою провинился, и помоги мне подняться! Рассказывай мне почаще и побольше о том, как ты живешь. Скажи, что здорова, и что любишь меня! В ближайшем письме сообщу тебе план моего путешествия, которое я предпринял, и которое да благословит небо! Прошу тебя об одном: не смотри на меня, как на разлученного с тобою! Ничто в мире не может заменить мне того, что я утратил бы, потеряв тебя и мою тамошнюю обстановку. Если бы я привез с собою силы мужественнее переносить все неприятности! Не открывай ящиков, прошу тебя, и не беспокойся! Поклонись Штайну и Эрнсту! Фрица поблагодари за письмо! Пусть пишет мне чаще. Я уже начал собирать для него. Он должен получить все, что хочет, и даже больше, чем хочет.

То, что ты была больна, и больна по моей вине, так удручает мое сердце, что я не могу этого выразить. Прости мне! Я сам боролся между жизнью и смертью, и никакие слова не могут выразить того, что во мне происходило. Это падение вернуло меня к самому себе. Любовь моя! Любовь моя!

Любовь моя! Еще прощальное слово из Палермо! Я могу только повторить тебе, что здоров и доволен, и что путешествие мое принимает некий образ. В Неаполе оно оборвалось чересчур тупо. Из моих записок ты увидишь кое-что подробнее; о целом, о моем душевном состоянии, о счастливых следствиях, которые я ощущаю, ничего не могу сказать и не скажу. Это – неописуемо прекрасная страна, хотя сейчас я знаю всего лишь кусочек ее берега. Сколько радостей доставляет мне ежедневно мое малое знание естественных наук, и насколько больше должен бы был я знать, если бы моей радости суждено было стать полной. То, что я готовлю вам, удается мне. Я уже проливал слезы радости при мысли о том, что обрадую вас. Прости, дорогая. Сердце мое с тобою, и теперь, когда расстояние и разлука очистили все, что стояло в последнее время между нами, прекрасное пламя любви, верности и воспоминаний снова ярко горит и светит в моем сердце. Поклонись Гердерам и всем и не забывай меня!

Благодарю тебя за письмо, оставленное для меня, хотя многое в нем меня огорчило. Я медлил отвечать на него, так как в подобных случаях трудно быть искренним и не оскорбить.

Как сильно я тебя люблю, как глубоко сознаю мои обязанности по отношению к тебе и к Фрицу, – я доказал моим возвращением из Италии. Герцог хотел бы, чтобы я был еще там, Гердер [74] поехал туда, и так как я не видел, что могу быть чем-нибудь полезным наследному принцу, то у меня едва ли могло быть что-нибудь на уме, кроме тебя и Фрица.

О том, что я покинул в Италии, не буду повторять, ты достаточно недружелюбно встретила мое доверчивое признание об этом.

К сожалению, ты была в странном настроении, когда я приехал, и, признаюсь чистосердечно, то, как ты меня приняла, и как меня приняли другие, было мне крайне чувствительно. Я проводил Гердера, герцогиню, оставил незанятым настойчиво предлагавшееся мне место в экипаже, остался для радости, как для радости и приехал, и в ту же минуту должен был позволить упорно повторять себе, что мог бы и не приезжать, что не сочувствую людям и так далее. И все это раньше, чем речь могла зайти о той связи, которая тебя, по-видимому, так оскорбляет.

И что это за близость? Кому она вредит? Кто выражает притязания на ощущения, которые я доставляю несчастному созданию? Кто претендует на часы, которые я провожу с нею?

Спроси Фрица, Гердеров, спроси каждого, кто мне близок, стал ли я менее участлив, менее сообщителен, менее деятелен в отношении моих друзей, чем раньше? Разве теперь я не принадлежу им и обществу гораздо больше?

Было бы чудом, если бы мне суждено было утратить самое лучшее, самое сердечное отношение мое к тебе.

Как сильно почувствовал я, что оно во мне еще живо, когда однажды застал тебя расположенною беседовать со мною об интересных предметах.

Но признаю, что не могу больше переносить того, как ты до сих пор со мною обращалась. Когда я бывал разговорчив, ты закрывала мне рот, когда я бывал сообщителен, ты обвиняла меня в равнодушии, когда я бывал деятелен в отношении друзей, ты обвиняла меня в холодности и небрежности.

Ты следила за малейшим выражением моего лица, порицала каждое мое движение, мою манеру держать себя, и всегда приводила меня в дурное расположение духа. Где было сохраниться доверию и чистосердечию, когда ты отталкивала меня от себя умышленными капризами?

Я хотел бы прибавить еще многое, если бы я не боялся, что это тебя, при твоем состоянии духа, скорее оскорбит, чем примирит со мною.

К несчастью, ты давно уже пренебрегла моим советом относительно кофе и ввела такую диету, которая чрезвычайно вредно отражается на твоем здоровье. Мало того, что трудно превозмогать морально иные впечатления, ты усиливаешь еще муку и мрачность грустных представлений физическим средством, вред которого в течение некоторого времени ты понимала, и которого из любви ко мне ты одно время избегала, и чувствовала себя хорошо. Дай Бог, чтобы лечение и путешествие принесли тебе пользу. Я не отказываюсь от надежды, что ты когда-нибудь снова меня признаешь. Прости. Фриц весел и прилежно посещает меня. Принц чувствует себя свежим и бодрым.

Сегодня, дорогая крошка, я уезжаю из Франкфурта и еду в Майнц. Должен сказать тебе, что чувствовал себя хорошо, пришлось только чересчур много есть и пить. Но я буду находить пищу еще вкуснее, когда готовить ее будет мне моя душечка. Разная мелочь отходит также сегодня и прибудет после этого письма. Я хотел бы быть мышкой и присутствовать при распаковке. Укладка доставила мне большое удовольствие. Сохрани все в порядке. До свидания, дорогое дитя. Все было довольно бессодержательно. Люби меня, как я люблю тебя. До свиданья, поклонись г. Мейеру, поцелуй малютку и пиши мне скорее.