Это уникальный преступник хотя бы потому, что все 24 часа в сутки нацелен, заряжен на побег.

В тюрьме Волгограда он пытался взять заложников.

В Бутырке кто-то пронес ему 30-метровую веревку.

В «Крестах» он пытался разобрать стену, заделывая проем «кирпичом», слепленным из хлеба.

В изоляторе КГБ кто-то передал ему пилку, и он успел перепилить решетку.

В том же изоляторе он слепил из хлеба точную копию пистолета чешского производства.

Прибавив сюда помощь Воронцовой двухлетней давности и совсем недавний случай, когда кто-то (говорят, надзиратель) принес ему пистолет ТТ, можно предположить, что пособник (пособница) найдется и впредь.

Голос жульнической крови — штука серьезная. Даже если этой крови — одна капля.

В колонии для особо опасных рецидивисток поражало все: лица, характеры, судьбы. Впечатления можно было вместить только в серию очерков. Но по какому принципу отобрать «героинь»? В конце концов решение созрело. Описать полные драматизма истории трех женщин (которые заплатили за свои преступления сполна и чье дальнейшее пребывание в неволе лишено всякого смысла) и выступить поручителем, помочь им освободиться раньше срока.

Почти все особо опасные рецидивистки начали преступную жизнь, будучи детьми. И первое пенитенциарное учреждение, которое наставляло их на путь истинный, — колония для несовершеннолетних. Женских «малолеток» у нас немного — всего четыре. Даже в самой худшей есть сотрудники, которых рецидивистки вспоминают с теплотой. И все же самые негодные условия содержания — там. Самая вредная система перевоспитания — там. Самые безобразные взаимоотношения между заключенными — там.

К моменту нашей встречи Ире Галушкиной исполнился 21. год. Но язык не поворачивался назвать ее молодой женщиной. Симпатичная, маленькая (рост 150 сантиметров!), хрупкая девочка.

В колонию она попала 15-летней. Вместе с уличными подружками что-то стащила с прилавка магазина. В подобных случаях суды обычно ограничиваются отсрочкой исполнения приговора. Пощадили бы и Иру. Но она страшно перепугалась и, вопреки подписке о невыезде, сбежала из города. Потом одумалась, вернулась, но судьи увидели в этом бегстве не страх, а испорченность. Подельницы отделались условными судимостями. А Ира получила полтора года.

Какой-то из русских царей (кажется, Александр II) велел запереть себя в одиночной камере Петропавловской крепости и провел там около часа. Хотел почувствовать, что испытывают те, кого он туда отправлял. Нам бы последовать этому примеру. Включить бы в практику студентов юридических факультетов хотя бы суточное сидение за решеткой. Это не убавило бы у них непримиримости по отношению к преступникам. Но, наверное, повлияло бы на чувство меры, особенно при вынесении приговоров.

Для того чтобы проучить ребенка-преступника (в других странах давно поняли), достаточно посадить его под замок на несколько недель. Этого вполне достаточно, чтобы вызвать отвращение к тюрьме, панический страх перед неволей. Единица измерения срока наказания несовершеннолетних во всех цивилизованных странах — неделя. У нас, как и применительно к взрослым, — год. Так что с Ирой обошлись почти гуманно, дав ей полтора года.

Но и этот срок показался ей вечностью. Представляю, что на это скажет читатель. А воровать ей не казалось стыдным? Согласен: стыдно. Но давайте примем во внимание особую психологию подростков из поволжских городов. Предприятия там в основном оборонной промышленности или с вредным производством. Надеюсь, понятно, что я имею в виду. «Что толку от того, что вы живете честно, если не можете одеть меня как следует?!»— говорят родителям тысячи подростков. Они остро переживают свою второсортность. Желание хорошо выглядеть оказывается сильнее нравственных правил. Если бы общество давало им работу, возможность самим удовлетворять хотя бы часть своих потребностей!

Подростки-преступники сознают, что стали виновниками чьей-то беды. Но они сознают также, что являются жертвами дурного воспитания и тех условий жизни, в которые их поставило общество. Вот почему они переступают порог неволи с лицами, на которых не написано раскаяние.

Подросток не просто подавлен, он буквально раздавлен неволей. (Он вообще привык знать только родительский дом.) Но кто в этом возрасте покажет свои слабости? Чем больше подавленности, тем больше бравады, развязности, стремления и здесь, в тюрьме, быть не хуже других. Страшная неуверенность в себе. И страшная (показная) самоуверенность.

«Что вы чувствовали в первые дни пребывания в неволе?» Этим вопросом социологи начинают свои беседы с заключенными. Ответ иногда длится часами. Если бы подростки были так же откровенны, как взрослые. Если бы так же умели объяснить, что с ними происходит.

Во втором приговоре Иры Галушкиной я прочел: «Отбывая наказание в… воспитательно-трудовой колонии, с целью добиться перевода в другое воспитательно-трудовое учреждение, совместно с другой воспитанницей, Воропаевой, по предварительному сговору, накинули на шею воспитаннице Казанцевой ремень от швейной машины и за концы затянули его. Казанцева стала кричать, однако Галушкина и Воропаева продолжали затягивать ремень. После потери Казанцевой сознания, полагая, что она мертва, оставили ее одну в комнате. Однако свой преступный умысел до конца не довели, так как Казанцевой была оказана медицинская помощь…»

Совершенное в колонии преступление называют раскруткой. Бывают раскрутки непреднамеренные, когда одна заключенная ранит или убьет другую во внезапно вспыхнувшей доаке. Или когда наберет в кружку мочу и плеснет ее в лицо надзирателю. Или когда что-нибудь украдет.

Но нередки и раскрутки умышленные. «С целью добиться перевода в другое учреждение». В таких случаях решают, какое преступление лучше совершить, чтобы отправили наверняка? Кража или хулиганская выходка не годятся. Осудят и оставят в зтой же колонии. Что-нибудь поджечь? И на это шли. Но номер не проходил. Тоже оставляли. Вот и передается из уст в уста: самый верный способ добиться отправки — подобрать терпилу (потерпевшую) и убить. Либо совершить покушение на убийство.