Он встречается со мной взглядом на долю секунды, а затем опускает голову. Он уходит, не сказав ни слова.

Я вздыхаю. Я оборачиваюсь и вздрагиваю, когда вижу, что за нами шла жена Малира.

— Садра, — приветствую я её.

Она улыбается мне, немного нерешительно. Я понимаю, каким шоком будет моё внезапное появление для всех делегатов и других моих друзей.

Служанка приносит воду и бульон, и тогда Садра принимается за дело. Она вливает жидкости в горло Оландона мизерными порциями, пока я его мою. Я выливаю кувшин за кувшином воды, пока он не становится настолько чистым, насколько это возможно. Слёзы текут по моему лицу, когда я обнаруживаю, что могу обхватить пальцами его голень. Он исхудал, стал почти неузнаваем, а его кожа кажется бумажной и хрупкой. Когда становятся видны выступающие ребра, я прижимаю вуаль к лицу, чтобы вытереть слёзы.

— Он будет в порядке? — запинаюсь я.

Садра убирает свои припасы.

— В течение следующих двух дней ему нужно будет пить бульон и воду каждые полчаса. По ложке или по две, — говорит она.

Я киваю и вижу, что она оставила кувшин с каждым из продуктов рядом с кроватью.

— Я вернусь утром, чтобы проверить его, — она направляется к двери, а затем с улыбкой оборачивается. — И я рада снова увидеть тебя, Татума.

Дверь с мягким стуком закрывается.

Она не сказала мне, что он будет в порядке.

Я остаюсь рядом с Оландоном все два дня, кормлю его, как велела Садра. Кто-то приносит мне еду, но я не могу её есть. Я сплю только четыре-пять раз в день, когда она ненадолго заходит проведать его.

За это время мой брат не приходит в сознание, а она так и не отвечает на мой вопрос. Хотя я слишком боюсь спрашивать снова. Я знаю, что он так долго не приходит в сознание, не очень хороший знак.

Снова ночь. Я не могу вспомнить какая по счёту. Третья? Может четвёртая? Я ловлю себя на том, что задремала, и встаю, чтобы пройтись по комнате. Пора снова кормить его? Наверное, пора. Я приподнимаю его голову, чтобы влить воду и бульон в его горло. Он стонет, когда я заканчиваю. Это первый звук, который он издал.

— Ландон? — спрашиваю я.

Ответа нет. Я всё равно говорю с ним.

— Ты в порядке, братец. Я здесь. Я буду присматривать за тобой, и ты будешь в безопасности. Обещаю.

Я наклоняюсь и целую его в лоб.

— Я люблю тебя.

Моя голова запрокидывается, когда меня поднимают, едва ли пробуждая от самого глубокого сна, в который я когда-либо проваливалась. Сильные руки укладывают меня на меха. Я погружаюсь в них, как в перья.

Меня разбудила рука, поглаживающая мою макушку. Устало моргая, я смотрю сквозь вуаль на Оландона.

— Привет, — я зеваю, а потом сажусь прямо. — Ты очнулся!

Я освобождаюсь от мехов, желая получше рассмотреть его. Его лицо всё ещё исхудавшее и осунувшееся, но в глазах есть жизнь. И он в сознании. Это должно быть хорошим знаком. Я смотрю на него, безмерно благодарная, но всё ещё в страхе, что смерть заберёт его.

— Да. Прошу прощения, что разбудил тебя, но я отчаянно нуждаюсь в воде и не могу добыть её самостоятельно, — хрипит он.

Старый Оландон был бы смущён, признав это, но мужчина передо мной говорит об этом, как о факте.

— Конечно.

Мой голос скрипит, предавая эмоции. Я прочищаю горло.

— Не знаю, когда я уснула.

Я улыбаюсь Оландону и вспоминаю, что он не может этого видеть. Я хмурюсь, вспоминая сильные руки, укладывающие меня в меха. Был ли это Джован?

Оландон так хочет пить, что я даю ему пять ложек воды.

— Ты можешь выпить больше, если Садра разрешит. Слишком много сейчас вредно, — говорю я.

Я призываю его отдохнуть.

— Ты не отчитала меня за то, что я прошёл через Оскалу, — замечает он.

Я глажу его по волосам. Да, я вскоре догадалась, что именно это он и сделал, после того как первоначальный шок от встречи с ним прошёл, хотя я не могла поверить в это, пока не услышала его подтверждение только что.

— Я жду, пока ты наберёшься сил.

Сейчас я больше беспокоилась, почему он это сделал.

— Близнецы в порядке? Аквин? Приют? — спрашиваю я.

Он улыбается мне потрескавшимися губами, сухими от недостатка воды:

— Все они в порядке. И ты жива. Всё замечательно.

За исключением него.

Я вздыхаю и смотрю в окно, в которое льётся солнечный свет.

— Нам о многом надо поговорить.

Когда он не отвечает, я поворачиваюсь и вижу, что он снова погрузился в бессознательное состояние или сон. Я натягиваю на него меха и отодвигаю кувшин, наблюдая за ним.

Конечно, я должна сказать ему, что у меня голубые глаза. Я не могу хранить втайне от него что-то столь значительное, не тогда, когда последствия коснулись и его. Я надеялась, что это можно будет отложить на подольше. Возможно, я поборола свою фобию по отношению к самому материалу, но я боюсь, что сам акт показа лица всегда будет невыносимым.