— На месте я тебе покажу, как делать надо, — заверил я. — А оплату материалов и расчет с рабочими будешь производить через меня.

Он кивнул.

— А ежели того этого? В смысле подешевле достать получится, то тоже через вас расчет?

— В смысле? — решил уточнить я, хотя уже догадался, о чем он. — Опять ворованное?

— Ну, зачем сразу ворованное? — с хитринкой в глазах ответил мой управляющий. — Бережливо сбереженное. Так как, тоже к вам бежать? Хотите, чтобы офицеры к вам сами ходили?

Дилема, однако. Мне быть запятнанным скупкой ворованных материалов не хотелось вовсе. И тратить деньги на то, что можно получить за гораздо меньшее, тоже не нравилось. Я колебался несколько секунд, затем решил:

— Никакого ворованного материала. Работать по чесноку.

— Как-как?

— Работать честно. Я ясно выразился?

— Куда ж яснее, — развел он руками. — Предельно понятно вы выразились. Мне теперь и шагу в сторону ступить нельзя.

К строительству Мурзин приступил спустя пару дней. Нагнал с пару десятков китайцев, нанял несколько русских мужиков, что понимали в строительстве и сам стал контролировать процесс. Груз, что лежал горой посреди площадки, наглухо обнес колючкой, да приставил сторожа, чтоб никто ничего не свистнул. Доски и бревна, напиленные из корейского леса, привозили несколько дней кряду и сгружали рядом. Доска и брус были влажные, не просохшие и работать с ними было тяжело — пилы застревали, а топоры вязли. Конечно, плохая постройка выйдет из такого леса, но нам много и не надо. Простоит до конца осады и ладно.

Китайцы получали до удивительного мало. Каждая пара рук обходилась нам в сорок копеек в день и полфунта риса. Маленькие росточком, черные лицом, эти работнички вкалывали так, что я диву давался — откуда у них только силы берутся. Впрягутся вчетвером, взвалят сырое бревно на плечи и тащат словно мулы, только лбы утирают. А потом поднимают, кряхтя и громко поругиваясь на своем, на китайском. И Мурзин, даром, что работодатель, часто подставлял им свое плечо, не гнушался тяжелой работой. Казалось, даже получал от этого удовольствие.

Я ходил иногда на стройке, перешагивал через обрезки и распущенные на дранку бревна, присматривал вполглаза за процессом. Китайцы, вечерами выстраивались к Мурзину за дневной платой и я, по головам пересчитывая трудяг, выделял деньги. Наверное, моему управляющему было обидно за мое недоверие, но тут уж ничего не поделаешь. Он хоть и расписал мне, куда подевались неучтенные пятьсот рублей и я ему верил, но все же стоило слегка показать мое недовольство. Он-то как никто другой должен знать, что за выданные деньги всегда приходится отчитываться. Взятки-взятками, а недостачу никто не отменял.

Китайцы передо мной раскланивались, ломали спины. Приговаривали 'белий хасяина' и старались понравиться. Некоторые старались настолько сильно, что я их поневоле запомнил — Вейдун Ху и Чжиган Лай. Первого запомнил из-за его веселого нрава — он, замечая меня, всегда растягивал рот в широкой улыбке и, дико картавя, кричал 'доблый хасяина, доблый' и, отвешивая мне низкие поклоны, старался приблизиться ко мне. В первые разы меня это шокировало, а потом привык. Тем более что окружающие, почти и не обращали на это событие никакого внимания. Другой же китаец, уже мужчина в годах, под четвертый десяток лет, запомнился мне своим именем — Чжиган. Очень уж созвучным оно оказалось с 'джиганом'. Или с 'цыганом', если угодно. Этот тоже ломал передо мной спину и так же подбивал под меня клинья, проявляя свою хитрую натуру. Говорил хорошие слова, благодарил меня за работу и щедрую оплату, но при вечернем расчете всегда вымаливал у Мурзина и у меня дополнительную плошку риса. Показывал пантомимой — дети, мол, маленькие, шесть штук. Кушать хотят, пожалей, добрый господин. Но у моего управляющего не забалуешь. Он хоть и подставлял свое плечо под бревна, не чураясь запаха китайского пота, но всегда был непреклонен и рассчитывал его на общих основаниях.

На стройку приходили разные люди. В основном пытались наниматься — тем мы давали отказ. Лишних ртов кормить не хотелось. Приходили офицеры, что флотские, что сухопутные. Смотрели на стройку, комментировали меж собой, да разглядывали мой мотоцикл. Подходили ко мне, знакомились, выспрашивали сколько стоит техника. А узнав, присвистывали и отходили в сторону. Цена кусалась. Заломил я за 'Руслан' полторы тысячи рублей. Дорого, намного дороже, чем продавался в Питере. Но ты попробуй туда съезди, да купи и тогда поймешь что дороже. Никакого полезного знакомства с офицерами я не завел — не те чины подходили, прапорщики, капитаны, да ротмистры. Ни один генерал или адмирал меня не посетил. Впрочем, я этого и не ожидал.

Приходили и купцы местные. Кто попроще, кто позначимей. Узнавали, чем собираюсь торговать, какое производство налаживать. Понравился один — коренастый дядька, сильно хыгающий. Лет под пятьдесят, с пенсне на сизом носу. Представился Семеном Матвеичем Зайцевым. Тот сразу, как оценил привезенные запасы и осмотрел технику, спросил:

— И сколько же такое чудо бензина с маслом кушает?

Я пожал плечам.

— Признаться, не задавался подобным вопросом. Мои инженеры замеряли, да я вот что-то запамятовал.

— Наверное, много, — решил дядька, после недолгого раздумья. — А бензинчик откуда возить собираетесь?

— С бензинчиком трудно, — сознался я. — Я привез с собой несколько тонн, на год, думаю, хватит. А там посмотрим.

Он снова задумался, потом сообщил:

— На Сахалине нефть, слышал, есть. Может из нее бензинчик делать, а? Как думаете, Василий Иванович?

— Можно и из нее, да только не с руки мне этим заниматься сейчас. Других забот много. Отстроиться, вот, надобно, да станки по местам расставить.