Пройденную тропу Гэндальф отмечал прутиками-вехами, наломанными на островке, и это было правильное решение: порой ноги опасно повисали в зыбкой пустоте, не находя опоры, и тогда приходилось возвращаться обратно и искать другой путь в обход разверзающихся на пути топких ям. Нащупывая под слоем мха относительную твердь, путники выбирались обратно на тропу — и несколько минут отдыхали, угрюмо глядя друг на друга, в негласном союзе думая об одном: как бы не потерять в седой болотной мари верное направление. Время вновь остановилось, и беглецы потерялись в нем, как песчинки на морском дне: проходили мимо минуты, часы, годы, века и тысячелетия, а вокруг все так же равнодушно простиралась трясина, жила своей неразгаданной жизнью, шипела и чавкала, таращила надувающиеся и опадающие глаза; и бесформенные клочья тумана все так же неприкаянно мреяли над стеклянистой водой, словно сонмище заблудившихся призраков, тысячу лет назад изгнанных из башен и подвалов родового замка…

Тем не менее медленно, но верно гать приближалась. День давно перевалил за середину, и солнце — едва заметное мутное пятно за кисеей тумана — начинало клониться к закату, когда беглецы наконец оставили позади взбухающую топь и вступили на спасительный деревянный настил — и, изнемогая от усталости, повалились на мшистые бревна. Болотная дорога выходила из тумана и уходила в туман, словно подвешенная в пустоте — но все же даровала главную ценность и отраду последних часов: ощущение твердой почвы под ногами.

Увы, долго рассиживать на месте не приходилось — путь предстоял еще неблизкий. Гать в обе стороны представлялась пустынной, но задерживаться здесь было опасно: в любой момент туда-сюда мог пройти обоз или, хуже того, сторожевой патруль, «глаза и уши» затаившегося в кольце болот многоглавого монстра. Ни сойти с дороги, ни скрыться, подобно «гуулам», под непроглядной завесой болотной мглы беглецы не сумели бы.

— Нельзя здесь оставаться. Надо идти, — пробормотал Гэндальф; он сидел на краю настила и, стянув с ног кожаные шмыровы сапоги, отжимал полотняные обмотки, насквозь промокшие при путешествии через топь. — Устал, Гэдж? Ничего, осталось недалеко.

Устал — не то слово; Гэджу казалось, что тело его превратилось в мешок, набитый камнями, угловатый и неподъемный, и волочить его дальше и дальше по разбитой болотной дороге было делом поистине мучительным…

— Как ты думаешь, — хрипло спросил он, — если там, в Замке, знают, куда мы ушли, то… они прекратят погоню, или нет? Может быть, там считают, что мы уже мертвы? Что эта… Хозяйка… нас благополучно сожрала, а? Там, в подземелье?

— Я не знаю, Гэдж, — чуть помедлив, отозвался Гэндальф, — может статься и так. Но на ту вспышку Силы, к которой мне пришлось прибегнуть, чтобы справиться с Хозяйкой, Саурон не мог не обратить внимания. А уж какие выводы он из этого обстоятельства сделал, ведомо сейчас только ему самому… Во всяком случае, нам стоит поторопиться — только за границей болот мы сможем почувствовать себя более-менее в безопасности. Идем.

Они поднялись и побрели — вперед, в сторону леса, по настилу из бревен, тяжело колыхающихся под ногами; кое-где лесины отошли друг от друга, и в открывшихся прорехах поблескивала вода, так что надо было внимательно смотреть, куда ставишь ногу, один неверный шаг — и ничего не стоило угодить в настороженную ловушку. В довершение неприятностей начали напоминать о себе «гуулы», шипящие и посвистывающие за краем гати, являющие из тумана то извивающееся, как раненая змея, щупальце, то круглое бородавчатое брюхо, то иные, еще более безобразные части тела. Впрочем, нападать они пока не решались: должно быть, чудодейственная шмырова мазь ещё не совсем повыветрилась. Они, конечно, были несоизмеримо мельче Хозяйки и не валили с ног мощью, жутью и запредельщиной, но их было много — голодных, жадных, ухватистых, — и кольцо их стягивалось, так что Гэдж с ужасом представлял себе тот момент, когда твари окончательно обнаглеют и возжаждут свести с одинокими путниками более близкое знакомство. Из оружия у беглецов по-прежнему был только гэджевский кинжал, да деревянные палки-слеги… Пережитое волнение, страх, утомительное странствие по болоту, а теперь ещё и навязчивое соседство «гуулов» выматывали из орка последние силы. Нога его, едва не расплющенная Хозяйкой, то ли от сырости, то ли с устатку разболелась пуще прежнего, и он брел, прихрамывая, страстно желая, чтобы проклятая гать наконец закончилась и вывела их к лесу, за границу болот, но она всё выворачивалась и выворачивалась из тумана, бесконечная, как заколдованная лента, и вокруг всё так же колыхалась слепая мгла, сновали, пересвистываясь, «гуулы», ворочалось и вздыхало болото, и обрыдлой, затканной коконом тумана дороге не было видно конца. И всё же настал момент, когда студенистое обморочное марево, застилающее всё вокруг… нет, не то чтобы поредело, но как-то поднялось вверх — и далеко впереди, на краю земли появилась смутная тёмная полоса: это, без сомнения, была южная опушка долгожданного леса.

— Слава Творцу, наконец-то! — пробормотал Гэдж; он уже всерьез начал опасаться, что гать действительно заколдована, и попросту водит их кругами, как посаженных в «потешную карусель» балаганных мышей. — Осталось недалеко. Наверно, не больше полумили…

Но волшебник его радости не разделял. Приостановившись, он пристально смотрел назад, через плечо, в сторону Крепости.

— Послушай-ка…

Встревоженный его обеспокоенным видом, Гэдж напряг слух. И — услышал…

Хотя густой туман съедал звуки, но заглушить этот гулкий дробный топот — грохот множества крепких сапог по деревянному настилу — оказалось ему не по зубам. Почти тут же лениво всколыхнулась под гатью вода, заплескалась, облизывая бревна, колеблемая тяжелой, размеренной поступью приближающихся… орков?

— Это еще что? — прошептал Гэдж; сердце его, казалось, разом взбухло до размеров дыни, пугливо и горячо толкнулось в гортань. — Хозяйственный обоз? «Крысюки»? Лесорубы? Они идут сюда!

— Они не «идут», Гэдж, — вполголоса отозвался Гэндальф, — они, если ты заметил, бегут. Это не обоз.

— А что? Погоня?!

— Вероятно, просто сторожевой дозор… Но нам надо добраться до леса раньше, чем они нас заметят. Бежим!

И они побежали — вперед, к темнеющей за границей болот полосе леса. До неё оставалось не более полумили… Всего несколько сотен саженей отделяли беглецов от спасения и от свободы! Но преодолеть эти сотни саженей для них, измученных долгой дорогой и почти выбившихся из сил, было делом не из легких.

Туман, до сих пор проклинаемый Гэджем, теперь играл беглецам на руку, скрывая их от глаз преследователей, но слишком, слишком далеко была еще спасительная опушка, а дробный топот сапог все накатывал, как гигантская волна, неумолимо приближаясь. Порой сквозь редеющую пелену тумана доносилось негромкое бряцанье оружия. А расстояние до леса сокращалось невыносимо медленно. Двести ярдов… сто пятьдесят… сто… Гэдж изнемогал. При каждом шаге напоминала о себе раненная нога, сердце колотилось в горле, кровь стучала в висках, тянулись по сторонам дороги нескончаемые мшистые кочки, заросли мертвой травы и подернутые ряской темные лужицы… Слева мелькнул облепленный тиной череп — тот самый, который попался Гэджу на глаза при первой его «прогулке по болотам». До леса было рукой подать! Саженей двадцать, не больше! Ну же, еще немного!..