— Да вы не волнуйтесь так, — тихо и даже снисходительно вымолвил Сошников. — И правда, вы что-то совсем ничего не понимаете… Я вам попробую объяснить. Дело в том, что эти бандиты сегодня сами — закон… И я совсем не вижу разницы между ними и кавказскими абреками, они одинаково опасны для моей страны. Следовательно, не может быть никакой разницы между солдатами, воюющими на Кавказе, и моим товарищем, который хочет сделать маленькую зачистку здесь, в нашем городе. Он такой же солдат и заслуживает благословения церкви.

— Что вы говорите! Разве можно сравнивать солдата и убийцу? Дело солдата тяжкое… Да, оно несет на себе печать смерти. Но солдат подобен врачевателю! И солдат, и врач оба делают больно, но через боль они приносят очищение и выздоровление. Врач спасает человека, одну душу, и его дело благородно и достойно, а солдат спасает отечество, и его дело также благородно и достойно. А вы мне что!..

— Значит, солдат спасает отечество, а мой товарищ, который решил пришибить злодея, не спасает отечество? Да он самым конкретным образом спасает отечество и сотни, даже тысячи людей спасает, которые должны быть ограблены, а некоторые напрямую умерщвлены.

— Ничего он не спасает! Он убивает, он губит человеческую душу и губит свою душу. Он — убийца! Без всяких сомнений.

— Солдаты за последние триста лет спасали отечество только два раза, а все остальное… и та война, на которую вы согласились поначалу благословить моего товарища… Разве это не откровенный бандитизм?

— Но кто сподобил вашего товарища совершать злодеяние?

— А кто сподобил идти на войну солдата?

— Государство! Наше российское государство. А посему это общенациональное дело. Неужели, вам это непонятно?

— Непонятно… Выходит, если бандиты государства посылают наших мальчишек убивать средневековых горцев на их же землю, а те в свою очередь режут наших мальчишек, то это дело можно назвать общенациональным и благословить его? А когда честный человек, патриот родины, хочет пришибить злодея, который принес вреда родине больше, чем отряд боевиков, то такое дело благословить нельзя? Не понимаю. — Сошников, будто бы успокоившись, ровным взглядом смотрел в лицо священника, не сумевшего удержаться на важных поучающих тональностях.

— Нет, нельзя благословить! — с раздражением сказал священник. — Это будет убийство, которое осудит и Божий суд, и человеческий. Убийство…

Рядом остановилась маленькая старушенция, широко открыв рот и испуганно глядя на батюшку.

— Проходите, проходите… — улыбаясь и крестя ее, ласково проговорил он. И опять повернулся к Сошникову: — Прежде, чем воевать со злом, человек должен разобраться, нет ли зла в нем самом… А зло, самое пагубное, которое может разгореться в нем…

— Все это чепуха… — перебил его Сошников. — То, что вы сказали про врача и солдата — полнейшая чепуха. Неуместно и как-то неуклюже… Совершенно неуклюжий довод… Так и передайте тем, кто его придумал… Покажите мне врача, который убил двадцать человек ради того, чтобы кого-то там спасти. Может быть, есть такие врачи, вроде доктора Менгеле, но, как я понимаю, восторга они ни у кого вызвать не могут.

— Вы совсем неправильно мыслите. Врач, как и солдат, через боль приносит очищение. Врач через боль спасает человека, солдат через боль спасает отечество.

— Опять вы за свое, — поморщился Сошников. — Боль, очищение… Солдат делает не больно, солдат просто убивает. И сам умирает. Солдат — это смерть. А смерть — это совсем не боль и никакое не очищение. Бах! — и никакой боли. И боль — это вам не смерть. Боль — это и есть жизнь, а жизнь — самая что ни на есть боль… Но смерть здесь при чем? Смерть — это смерть…

— Вы сами не понимаете, что говорите, и не понимаете, как далеко зашла ваша гордыня и в какой тупик приведет…

— Все я хорошо понимаю, — опять перебил Сошников. — Я даже понимаю то, что скрыто в вас, что вы знаете, да только сказать не можете. Потому что знаете, что благословлять именем Христа войну, пусть даже с распоряжения начальства, — это в обязательном порядке благословлять убийство детей, которое всегда происходит на войне. Это все очень просто и обсуждений не требует, а укладывается в два слова: «Не убий». Эти два слова я не хуже вашего понимаю. А мой товарищ детей идет спасать, из двух зол он выбирает меньшее… А хотите честно? Если честно, то не за благословением вашим я пришел, а то я не знал, что вы можете ответить…

— Что же вам тогда понадобилось в храме, если вы все давно для себя решили? — холодно сказал священник.

— А вы храм не трогайте, — тихо с напором проговорил Сошников. — У вас на него монополии нет. Эти кирпичи, кстати, один из моих прапрадедов клал, и в храме мы все равны… А мне нужно было… Да, мне, может быть, нужно было увидеть, что вы так же беспомощны перед правдой и перед грехом… И я увидел. И даже еще беспомощнее… Потому что у меня нет необходимости юлить… Если я грешен, так и говорю: грешен и проклят. А вы говорите: свят и аминь… Дело не в этом. А происходит один странный фокус… Не знаю почему, но вот эта ваша беспомощность… почему-то она придает мне уверенности и силы и разрешает мои последние сомнения… Это все искренне. Не обижайтесь.