Хокхерстовские моряки получали долю от захваченной добычи и всегда ходили с туго набитыми карманами.

Каждый слуга в особняке Девонпорт-Хаус ухитрялся при прибытии Хокхерста домой попасться ему на глаза и заверить в живейшей радости по поводу его возвращения. Его мать, Джорджиана, темноволосая синеокая красавица, которая высматривала его, стоя у самого высокого окна в особняке, издалека разглядела приближающегося сына и поспешила по пологой лестнице вниз, где и угодила в его могучие объятия — Милый мой Шейн, — промолвила она, — какое счастье, что ты снова дома.

Мать была единственным человеком, который называл его Шейном. Расписываясь в документах, он ограничивался только первой буквой имени и фамилией, а поскольку отца звали Себастьяном, большинство пребывало в уверенности, что и сын носит то же имя [3] .

Между матерью и сыном всегда существовала глубокая духовная связь, и он сразу же почувствовал, что Джорджиана встревожена и угнетена.

— Что случилось? — спросил он; прикосновение его твердой, оберегающей руки должно было ободрить ее и придать ей сил.

— Отец тяжело болен, Шейн… — Мать тут же поторопилась, в свой черед, успокоить его. — Ему стало лучше… немного, но… — Она смолкла, стараясь голосом не выдать волнения. — У него парализована половина тела.

— Он поправится? Что говорит врач? — последовал быстрый вопрос.

— По его мнению, надежды мало. Я посылала за лондонским врачом, но и тот подтвердил: отца поразил удар, и если за ним последует второй… это будет конец.

— Я пойду к нему, — торопливо проговорил сын.

Он уже был на середине лестницы, когда услышал голос матери.

— Отцу нельзя волноваться, — предупредила она. — Но ему известно, что ты вернулся, и он просто сам не свой от нетерпения — хочет поскорее тебя увидеть. Только не спорь с ним… и никаких крепких напитков!

— Хок, мальчик мой! Клянусь телом Христовым, мне стыдно, что ты видишь меня в столь жалком состоянии.

Вид отца потряс Шейна Хокхерста. Он был всегда таким сильным; он проявлял мягкость лишь тогда, когда дело касалось Джорджианы.

Из перекошенного рта с трудом вырывались невнятные звуки. Только глаза оставались, как и прежде, ясными и блестящими.

— Итак, ты снова пощипал испанский флот. Ха!

Таким образом отец ясно дал понять, что не желает говорить о себе и своих недугах. Ему необходимо было время, чтобы выговорить нужные слова и принять нужные решения, которые должны стать их общими решениями: судьбу династии Хокхерстов надлежало должным образом передать от старшего к младшему… а времени оставалось мало.

— Какой груз? — осведомился Себастьян.

Шейн усмехнулся.

— Серебро. Испанцы вывозили его из Перу и Мексики.

— Черт побери, вот это куш! — изумился старый лорд. — Елизавета за такие заслуги может и орден пожаловать.

Брови Шейна насмешливо изогнулись.

— Может я и позволю ей заполучить четверть… может быть, — подчеркнул он. — У Бесс непомерные аппетиты, когда дело касается ее доли в добыче; зато как только речь заходит о наградах и почестях, она сразу становится весьма скаредной. У меня пока нет официального каперского свидетельства на плавание под флагом Англии, но, Бог свидетель, на этот раз я выужу у нее такое свидетельство, даже если для этого придется лечь с ней в постель!

В подобных шуточках при желании можно было бы усмотреть государственную измену; и, хотя то, что говорилось в этой комнате, никогда не стало бы известно за ее стенами, Себастьян счел нужным предупредить сына:

— Будь осторожнее. Шпионы королевы, вероятно, уже донесли ей о захвате добычи.

Хокхерст-младший усмехнулся. Опасностью он никогда не пренебрегал — он ею попросту наслаждался.

— Конечно, а как же иначе. Но, между прочим, в пещерах под скалами, да и в других местах, у меня припасено достаточно товара, чтобы заполнить трюмы галеона испанскими кожами, вином и всяческими пестрыми диковинками. Возможно, я проявлю столь неслыханную щедрость, что и весь галеон подарю флоту ее величества, вместо того чтобы оставлять его себе.

Разговор, очевидно, утомил отца. На лбу у него прорезались глубокие морщины: он лишь сейчас с тревогой осознал, насколько глубоко увяз его наследник в опасных интригах, о которых старый лорд до сих пор и не догадывался, иначе удар хватил бы его намного раньше. Об этом он подумал с печальной иронией.

Беспокойство отца не укрылось от Хока.

— Тебе надо бы отдохнуть, — сказал он и встал, готовясь уйти.

Отец поднял руку, чтобы задержать сына на минуту.

— Завтра мы подробно поговорим о более серьезных вещах — завтра, до того как малыш Мэтью вернется из Лондона.