Процессы обособления начинает Христиан Томазий, он наделяет историю философии статусом обязательного введения к философии и начинает процесс ее обособления от истории, в том числе истории мысли. Его дело продолжает Христиан Август Хойманн, который настаивает, что история философии не является простым изложением идей философа и рассказом о его жизни, но предстает как история поиска истины и постепенного прогресса человечества на этом пути. Такой философской историей философии не может заниматься обычный историк мысли, она подвластна только философу, который имеет об истине четкое представление [2] .

Традицию обособления историков философии в отдельную группу завершает Якоб Бруккер, который окончательно отделяет философию от мудрости, трактуя последнюю как практику по истине, а первую как теорию истины, ее получение, сохранение, приумножение [3] . Превращая историю философии в теоретическую науку, Бруккер говорит о недостаточности обычной истории философов, но настаивает на необходимости развития истории доктрин или философских систем. Причем, последняя должна включать не только разбор их содержания, но и исследование обстоятельств их появления в биографическом и историческом плане. Именно Бруккер заговорил об этих аспектах как об историко-биографическом фоне философских учений.

Уже для Хойманна актуальной является проблема достоверности историко-философских суждений и он призывает обратиться от субъективных источников (которыми можно назвать субъективные истории жизни) к объективным: искать историко-философский материал в терминологии философов прошлого, поскольку именно в терминологическом ряду отражены в своей объективной форме идеи философов. Бруккер, не довольствуясь обычным терминологическим исследованием, настаивает на необходимости исследования исторического развития философских систем, прояснения их оснований. Он призывает сохранять обязательное исследование биографии и исторического фона, поскольку без этого невозможно понимание учения философов прошлого как системы, невозможно полноценное контекстное исследование прогресса человеческого разума, с которым тогда и связывается история философии [4] .

Заметно, что на заре своего рождения история философии определяет свою идентификацию между двумя полюсами: историей мысли и философией как таковой, стремясь занять между ними срединное положение. Они не становится ни историей, ни философией, стремясь выгадать от этого двойного статуса. Обособление тогда ограничивается уточнением предметной области: история философии начинает говорить только о философах и искать детерминанты развития философии внутри ее самой (развитие разума или стремление к истине). Практика и методы ранних историков философии ничем не отличаются от таковых у историков мысли. Они еще не проблематизируются, заимствуясь в готовом виде. Методы называются, они уже сопоставляются с другими, но их специфика применительно к новой области еще не является проблемой. Несмотря на предметный разрыв и самостоятельное самоопределение, методологическое самосознание истории философии начнет развиваться только вслед за методологическим самосознанием истории, в общем поле рефлексии.

Кризис метода происходит в истории философии вслед за другими гуманитарными науками и проходит на волне методологических споров XIX– XX вв. Естественные науки тогда стремительно развиваются и начинают задавать стандарты исследования и критерии объективности для гуманитариев. Последние всячески сопротивляются этой ситуации и стремятся уточнить специфику своего объекта, равно как и специфику метода его исследования. Историки, а потом филологи и психологи, потом уже философы начинают определять свою цель как исследование душевной жизни людей прошлого и настоящего. Разумеется, в разработке понимающей методологии историки отличают себя от психологов.

Тогда история выделяется из общего комплекса общественных наук и определяет себя как наука о прошлом, при этом отделяясь от философии истории. Она не претендует на разговор о настоящем, не говорит об универсальных закономерностях развития и исторического, не ищет надсобытийных мотивов, а стремиться обратиться к событиям прошлого. Она, с одной стороны, уходит от метафизики с ее традиций усматривать причины развития в движении Духа и обращается к реальности, а с другой, ищет иной, чем в естественных науках, идеал объективности. Попытка балансировать приводит к дискуссиям о методологии и развитию метода понимания.

Отцом исторической традиции понимающей интерпретации стал Иоганн Густав Дройзен, представитель малогерманской школы историков, который в своих работах и лекциях сделал «понимание» неотъемлемой ступенью исторической интерпретации. Во многом именно Дройзен сделал историю подлинной наукой. «…Для Дройзена вопрос о методологическом суверенитете истории был действительно первостепенным» [5] , – подчеркивают И.М. Савельева и А.В. Полетаев. Он был движим потребностью отыскать те методы, которые позволят истории стать объективной наукой, причем, не переносит общенаучные методы в поле исторических исследований, но ратует за разработку собственных, которые будут адекватны изучаемому предмету. Как разъясняет Васильев: «Науке, по Дройзену, следует найти методы, чтобы получить объективный критерий и контроль непосредственного и субъективного восприятия прошлого. Это позволит обосновать, исправить и углубить осмысление того, что некогда было исторической реальностью» [6] . Пониманию здесь отведена центральная роль.

Дройзен уподобляет понимание исследователя тому пониманию, которое мы демонстрируем в обыденной жизни: «Я понимаю говорящего, если я, стоя напротив него, слышу его слова, воспринимаю интуицию и акценты его речи, выражение его глаз, мимику лица, его жесты. Ибо полное выражение его самой внутренней сущности, в данный момент взволнованной или расстроенной, прорывается здесь наружу, и это его внутреннее состояние я воспринимаю по его внешним проявлениям, чувствуя, что он чем-то взволнован, его взволнованность заставляет меня сопереживать тому, что происходит в его душе. Таким образом он стал для меня понятным» [7] .