Винсент помотал головой. Он уже спрашивал у кого только мог – никто, даже всезнающие крысы, ничего не слышали про Тихона. Исчез, будто сквозь землю провалился.

– Мыши не появились? – спрашивал директор.

Винсент опять мотал головой.

– Понимаю. Мне самому каждый день приходить сюда тяжело. Это теперь не мой дом, – признавался директор.

Моне не приходилось оставлять след от лапы на раме картины, чтобы назначить тайную встречу с Винсентом – необходимость в знаках и секретных встречах отпала. Каждое утро они встречались на подоконнике за портьерой, даже не скрываясь.

– Ничего не узнал? – спрашивала Мона.

– Нет, – отвечал Винсент.

– А про Котовского и остальных?

– Тоже нет. Никто не знает.

– Как ты сам?

– Ничего. Видишь, ещё бегаю. А вот ты мне совсем не нравишься. Даже директор за тебя волнуется.

– Я сама себе не нравлюсь, – признавалась Мона, – впервые в жизни осталась без работы, без дела. Наталья Николаевна всё время говорит, что я должна поесть и поспать, а я не могу ни есть, ни спать. Не привыкла сидеть без дела. Вот и расклеилась…

– Он вернётся, не сомневайся, – заверял Мону Винсент, – он умный кот. И очень похож на своего отца. Значит, справится, не сдастся.

– Да, Тиша очень похож на своего отца… – Мона начинала тихонько плакать. Коты, собаки, мыши умеют плакать, хотя люди думают, что они на это не способны. Ещё как способны. Звери плачут, когда им очень больно или горько. Настоящими слезами.

Однажды утром Мона, сидя за портьерой, дотронулась лапой до окон-ной рамы. Та неожиданно открылась. Мона слушала, как щебечут воробьи, курлыкают голуби, слетевшиеся на разбросанные хлебные крошки, как заводятся машины. Неожиданно к этим звукам добавился ещё один – писк. Совсем слабый, еле слышимый для людей. Но не для котов. Мона, не раздумывая, выскочила из окна и побежала на звук. Во дворе было слишком много отвлекающих шумов – она металась, не в силах понять, откуда он доносится. Но сделала так, как учила своих учеников перед важными экзаменами – расслабиться, отключить ненужные эмоции, сосредоточиться на том, что важно в данный момент. И поняла – писк доносится из подвала. Там обосновалась небольшая лавка – пекли хлеб, пирожки на продажу. Директору не нравилось соседство – дым мог навредить картинам, но сделать ничего было нельзя. По человеческим законам лавка никак не мешала музею. Мона бросилась внутрь и побежала в подвал. От невыносимых запахов у неё закружилась голова. В подвале было грязно. Повсюду многолетняя плесень. В ящиках – гнилые продукты. Мона перебиралась через мусор и, наконец, дошла до коробки, из которой доносился писк. Пять котят. Ещё слепые, только родившиеся. Видимо, кто-то подбросил, чтобы побыстрее от них избавиться.

Мона бросилась назад. Но заскочить с обратной стороны здания на подоконник музея не смогла – не хватило сил. Побежала к главным дверям – закрыто. К запасному входу – дверь заперта. Мона понимала – на улице холодно, долго котята без тепла не проживут. Неизвестно, сколько они пролежали в коробке и когда в последний раз ели, если ели вообще. Мона оббежала здание музея – все двери, включая подсобные, были наглухо заперты. Но ведь как-то мыши попадали в музей? Значит, есть и потайной ход. Только где его искать? Ну, конечно, там, где больше всего пахнет химикатами. Мона закрыла глаза, заставила себя отстраниться от других запахов и сосредоточиться на главном.

Она почувствовала запах, шедший из невидимой норы. Мона задыхалась, у неё начали слезиться глаза, но она заставила себя зайти в нору. Тут ей стало совсем нехорошо. Она попала в мышиный мир, который мало чем отличался от кошачьего. Мона увидела нору, оборудованную под школьный класс. Норку-спальню, норку-столовую. Мона застыла перед норкой, где лежали игрушки. Маленькие мышата, похожие на те, в которые играли её подопечные котята. Подушки с изображением мышат, одеяльца. Куклы – мышки-мамы и мышки-дети. Мона не могла дышать и двигаться. Она стояла на пороге игровой комнаты и не понимала, как могла считать мышей врагами. Они ведь такие же, как и кошки. У них была своя жизнь. И им тоже пришлось сбежать, бросив её. Лишить детей занятий, привычных игрушек, даже вкусностей – Мона увидела печенье, которым так любили лакомиться котята. Значит, мышата тоже его любили. Как они, взрослые, могли разрушить сразу два мира? Ради чего? Власти? Никакая власть не стоит брошенных игрушек.

Мона почувствовала, что падает на пол – она не могла вдохнуть, голова закружилась. Не помнила, что случилось потом. Помнила только Винсента, который вдруг оказался рядом.

– Котята… в подсобке, в лавке. Слепые. Надо спасти, – прошептала Мона и потеряла сознание.

Она очнулась на руках у Натальи Николаевны.

– Ну, наконец! – радостно воскликнула та и нежно поцеловала кошку. – Я так испугалась! Ничего, вот, попей водички, скоро станет лучше. Ты надышалась отравы. Я сама этот запах до сих пор чувствую.

Мона попила воды и снова запрыгнула на колени к Наталье Николаевне. Она мяукала и показывала на дверь.

– Не переживай. Живы котята, – догадалась Наталья Николаевна. – Все живы. Мы их отвезли к ветеринару на осмотр. Сама понимаешь – котята чуть не замерзли в том ящике. У меня сердце едва не остановилось, когда я увидела этих малышей. Врачи сказали, ещё пару часов и они бы были бессильны. Ты их спасла.

– Ну что? Очнулась? – в зал вошёл директор.

– Да, пришла в себя, – ответила Наталья Николаевна.

Мона подбежала к директору и с благодарностью потёрлась о его ногу.

– Ну что ты? Это всё Винсент! Он меня и Наталью Николаевну чуть ли не силком в тот подвал притащил, – сказал директор. – Ещё немного, и я точно начну понимать мышиный язык. Удивительно, просто удивительно. Я и не знал, что вы – друзья.

Мона увидела, что Винсент сидит на плече директора.

– Спасибо, – сказала Мона Винсенту.

Но одна мысль не давала ей покоя. Да, сейчас малыши находятся в ветеринарной клинике, но что с ними будет дальше. Какая судьба их ждёт? Хорошо, если найдутся приёмные семьи, а если нет? Котята не породистые, самые обычные, а таких редко забирают.