Я поставил банку на пол, отодвинул ногой, чтобы ненароком не опрокинуть, опрокинулся назад и привалился спиной к стене, прислушиваясь к переменам. В голове помаленьку прояснялось. Боль отступала. Из-под полуприкрытых век, я смог, наконец, разглядеть, куда попал.

* * *

«Попал», в моем случае, это было самым подходящим словом. В такую дыру можно только попасть. Небольшой деревенский дом. Не слишком старый, не слишком ухоженный. Все в нем было не слишком: невысокий потолок, не новый коврик на полу, давно не крашенная рама. На окне раздвинуты веселенькие занавесочки в цветочек, опять же, не слишком длинные. Даже до подоконника не доходили.

За окном пасторальный пейзаж: верхушки деревьев, клочок синего неба, лавочка, кусок забора, бычий череп на колу… Куда не кинь взгляд — гармонь и блаженствие. В смысле, сплошная идиллия. Я обежал двор глазами в обратном порядке. Снова заметил кол с черепушкой. И, наконец осознал, что вижу.

Стоп! Это как? Череп? Я даже забыл про головную боль, привстал, на всякий случай протер глаза. Что черт?

Череп никуда не делся. Я шумно выдохнул и сел обратно. Уставился на собеседника. Тот явно был в курсе дела. А потому мог считаться источником достоверной информации. Другого источника у меня все равно в обозримом будущем не предвиделось. Заодно внимательно осмотрел комнату. По порядку, справа налево.

Надо признать, зрелище мне открылось довольно странное. У окна стоял стол с расшитой крестиком скатертью. Рядом три стареньких стула. Сидушки еще не мягкие, деревянные. Ближе к двери сундук, укрытый побитым молью ковриком.

Над дверью на круглой, крашеной лаком доске висела волчья голова, по какой-то непонятной придури украшенная длинными белыми перьями. Голова эта составляла отличную пару уличному черепу. Мне невольно подумалось, что во всем этом есть какой-то смысл. Просто я пока не понимаю, какой. А значит, не стоит и голову ломать. Со временем все само прояснится.

Взгляд мой плавно переместился влево. Там когда-то явно был красный угол. Сейчас же стояла низенькая облезлая тумба без дверок, приспособленная под старенький импортный телевизор. С кинескопом. Хотя, кто сказал, что старенький? Я ж понятия не имею, который сейчас год? Может быть абсолютное новье! Дефицит и последний писк моды.

Подтверждая последнюю мысль, на полке внутри тумбы я разглядел видеомагнитофон. Рядом несколько кассет с невинными названиями. «Белоснежка и семь гномов», «Красная шапочка и охотники», «Спящая красавица». Судя по картинкам, вряд ли мультики. Скорее, старая добрая немецкая порнушка. На полке, где раньше стояли иконы, лежало несколько книг.

Сбоку от тумбы второе окно. За окном в стену был вбит пяток гвоздей. На них висели брезентовый дождевик и джинсы. Все. Прямо скажем, не густо.

Карл Маркс потрошил на полу возле сундука вместительный баул. Я не стал первым затевать беседу. Для чего-то же он привез сюда все это? Раз так, то сам начнет рассказывать. Сейчас же я только тихо офигевал.

Пока я разглядывал комнату, на сундуке появился бубен, расписанный какими-то непонятными иероглифами. Светло бежевая замшевая то ли куртка, то ли накидка, с бахромой. Еще какая-то непонятная фигня, сплетенная из лент и тесьмы, и пучок крашеных в алый цвет перьев.

Парень заметил мой взгляд, не сдержался, похвалился:

— Это для тебя реквизит. Взял напрокат. Театральный костюм. Сказали, шаманский. Я им сверху на лапу четвертак сунул, разрешили вообще не возвращать. Но ты с ним поосторожнее, боюсь, второй такой не найду.

Он ожидающе глянул на меня. Я ни черта не понимал. И от его рассказа понятнее не становилось. Поэтому кивнул, на всякий случай, просто, чтобы обозначить свое присутствие.

Повезло. Моего кивка ему вполне хватило. Костюм с прибамбасами остался на сундуке, баул волоком по полу переместился к тумбе с телевизором. Парень стал выгребать оттуда видеокассеты. Скоро на полу образовалось две стопки. Штук по десять в каждой. Белоснежка вместе с гномами и прочей нечистью без сожаления отправилась на полку к книгам. Их место занял другой видеоматериал.

Я со своего места попытался прочесть, что там написано, но не смог. Кассеты были новыми, без подписей.

— Это твои учебные пособия. — Пояснил парень. — Посмотришь на досуге. На обучение и подготовку тебе три дня. Потом начнешь прием. Рекламу я уже зарядил. Если дело пойдет, глядишь, к зиме свой долг и отработаешь.

Он замолк. Я же охренел еще больше. Долг? Какой долг? Только долгов мне не хватало. Качок не дождался от меня реакции, спросил сам:

— Что скажешь, артист?

На меня уставились молча с прищуром. Опасно так уставились, недобро. От меня явно ждали ответа. А я понятия не имел, что сказать. На всякий случай уверил:

— Все будет в лучшем виде!

Парень оживился, обрадовался. И я понял, что сказал правильные слова.

— Молодец, — сказал он, — хвалю. Умный артист. А будешь послушным, мы тебя еще того гляди и повысим.

Он похлопал меня по плечу. Покровительственно, небрежно, унизительно. Потом расхохотался. Задорно. От души. От смеха его повеяло жутью. Через мгновение, я понял, что не ошибся. Вид у самозваного Карла изменился, дурашливость, расслабленность исчезли без следа, взгляд стал ледяным. Мне сразу захотелось оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда.