В результате Габриэла махнула на тяжбу рукой. Она смирилась с тем, что денег от бывшего мужа, скорее всего, никогда не увидит, продала их роскошный дом и купила скромную квартиру, а затем вернулась на работу операционной сестрой в окружную больницу. Пожилая соседка за небольшую плату согласилась присматривать за Джо, когда мать работала в ночную смену или встречать его днем из школы. Кстати, отец мальчика, убедившись, что у Габриэлы больше нет к нему финансовых претензий, сразу же забыл весь свой праведный родительский гнев. С момента развода он ни разу не навестил Джо, и, насколько знала Габи, вообще переехал в другой штат, где мог с чистого листа начать жизнь преуспевающего холостого доктора.

После этой встречи в суде мы как-то без всякой задней мысли договорились с Габи встретиться и выпить кофе. Конечно, вся история с бывшим мужем надолго отвратила ее от любой мысли о романтических увлечениях, но меня она явно причисляла к стану друзей. Иногда мы встречались втроем в компании ее адвоката Диего Мартинеса, с которым у меня также завязались дружеские отношения. Но все чаще вдвоем.

Наконец однажды я подумал, что уместно пригласить Габриэлу на ужин. Она согласилась. Так и начались наши странные отношения, которые длились уже почти девять месяцев. Иногда мы ужинали вместе и ходили в кино, если у Габи не было вечерних смен или поздних операций, а у меня не было важной работы. Чаще днем я заходил к ней в больницу и мы шли в кафетерий, чтобы съесть ленч. Никто из нас не был друг у друга дома: Габи еще была не готова знакомить меня со своим сыном, а я просто не представлял, как привести женщину в ту крысиную нору, которую называл своей квартирой. Только пару раз нам провести выходные вместе – один раз мы арендовали домик на побережье, а второй раз ездили в горы. Поездки вызвали в нас обоих двойственные чувства. Габи радовалась отдыху от работы и материнства, но чувствовала вину, что сама ведет себя, будто бывший муж.

Мне было очень приятно лежать, обнимая Габи, и слушать шум океана или шелест горного леса. Но я не мог не думать о расходах, которые пробивали серьезную брешь в моем шатком бюджете. И дело было не только в деньгах. Как будто вся эта новая жизнь с женщиной, которую я по сути едва знал, грозилась обрушить мою с таким трудом обретенную свободу.

Конечно, мы с Габриэлой не давали друг другу никаких обязательств и даже ни разу не произносили слово на букву «л». Мы с пониманием относились к тому, что у каждого из нас своя жизнь. Я знал, что у моей девушки есть ее работа и сын, и они для нее на первом месте. Она никогда не возражала против того, что моя работа не имеет фиксированного графика, и я могу исчезнуть на несколько дней подряд и не отвечать на звонки.

Однако Габи первой выпустила собственнические коготочки. Где-то месяца три назад она начала исподволь заводить разговор, что как частному детективу мне просто необходима контора в городе, где я могу принимать клиентов. Она приводила разные аргументы, вроде даже разумные. Например, что неплохо бы на визитке указывать адрес, а не только номер телефона. Так, мол, солиднее. И, что есть клиенты, которые любят сами приезжать лично. Наконец, в конторе мне будет проще хранить свою бухгалтерию и картотеку. Да много всего разумного она говорила. Но я за всеми этими словами слышал одно: Габи не нравится, что я постоянно выезжаю к клиентам на дом, либо встречаюсь с ними в кафе. Ей, как бы это сказать, хотелось «привязать меня к месту», как и любой разумной женщине. Поэтому я не удивился, когда месяц спустя Габи в свой выходной решила устроить мне сюрприз и привезла в неприметное здание в Эхо-Парке, где показала пустующую крохотную контору. Когда она назвала цену аренды, я подумал, что вполне готов ее осилить, если у меня в ближайшее время появятся регулярные клиенты.

Я задумался. Вполне возможно, Габриэла все-таки имеет какие-то матримониальные планы, но воплощать их в жизнь она начала почему-то с организации моей работы. Если так пойдет и дальше, она убедит меня отказаться от телефонной службы и засадит в приемную преданную секретаршу с лицом ведьмы. Пожалуй, пора серьезно решить, хочу ли я и дальше развивать отношения с Габи, пока все это не зашло слишком далеко.

Мои тревожные мысли прервал новый телефонный звонок.

– Мистер Стин, это Сара из телефонной службы. Вам только звонила мисс Александра Бальтазар. Она хочет нанять вас и просит быть завтра в час дня у «Максимилиана». Столик заказан на ее имя.

Я поблагодарил Сару, записал информацию и повесил трубку. В голосе девушки звучала неприкрытая зависть, я понимал, почему. «Максимиллиан» – это был роскошный ресторан на Меллроуз-авеню недалеко от бульвара Сансет в Западном Голливуде, открытый то ли шеф-поваром из Парижа, то ли из Нью-Йорка, то вообще из Будапешта, в общем, откуда-то с Востока. Еда там, судя по журнальным отзывам, была восхитительной, а еще регулярно можно было встретить знаменитых актеров.

Во мне все-таки заговорила совесть. Я набрал коммутаторную службу и попросил соединить с Сарой.

– Скажите, а эта мисс Бальтазар не оставила номера телефона?

– Нет, мистер Стин. Только просила передать, что будет ждать вас завтра в час у «Максимиллиана», – казалось, ей доставило удовольствие еще раз произнести эту фразу.

Я снова поблагодарил Сару и разъединился. Ну что ж. Нет никакой возможности перезвонить этой таинственной мисс Бальтазар и пригласить ее в свою роскошную контору, где я могу ее угостить стаканом воды и сэндвичем.

Обрадовавшись тому, что теперь у меня есть потенциальная клиентка, причем, очевидно при деньгах, я собрался вернуться к прежнему занятию – чтению книги, лежащей раскрытой у меня на столе. На этой неделе я взял в библиотеке Томаса Харди 2 «Тэсс из рода д’Эрбервиллей». До этого я читал «Мэра Кэстербриджа» и «Джуда Незаметного» и начал уже немного уставать от этой суровой викторианской правды жизни.

Прочитав пару страниц, я вспомнил, что так и не решил, чем заняться сегодня вечером. Страданий бедной Тэсс оставалось еще страниц двести, так что я вполне мог остаться дома и закончить сегодня книгу. Размышляя над перипетиями отношений Дарбейфилдов и д’Эрбервиллей, я подумал, что вполне мог бы позвонить и собственным родственникам, отцу или братьям, с которыми не общался уже более четырех лет.