Я знал, как должна подействовать подобная смесь. Хиппи в Нью-Йорке называли ее «скорость». Смертельная скорость, так, кажется?

Я поплыл и через секунду увидел самого себя, сидящего в кресле. Мадам Ню придвигалась со своим креслом поближе, вестовой выходил из кабинета и закрывал за собой дверь. Иногда я понимал, что отвечаю, иногда разговор сильно смахивал на шорох волн на далеком берегу, но я все говорил и говорил, не переставая, и над всем этим витала с пугающей правдивостью одна мысль. Как та, в Клетке...

Хельга Йоргенсон на самом деле была не француженкой и даже не финкой — только по мужу, — а шведкой и приехала в дом моего деда в Чилтерне, когда мне только-только стукнуло четырнадцать лет. Овдовев в предыдущем году, эта тридцатипятилетняя северянка обладала шикарными пепельно-белыми волосами и, как чудилось распаленному мальчишечьему воображению, самой соблазнительной фигурой на свете. К тому же у нее был превосходный характер: она всегда улыбалась и всегда у нее находилось для меня время.

Мы проводили друг с другом бессчетные часы. У меня постоянно болело горло из-за воспаленных гланд, поэтому врач предписал мне сидеть дома, а не бродить по школе с температурой.

Это было счастливейшее лето в моей жизни, ибо деда вызвали на англо-американскую военную конференцию в качестве советника по спорным вопросам, что призвало его сначала в Лондон, а затем в Вашингтон на целый месяц.

Я обучал Хельгу верховой езде, мы играли в теннис и подолгу бродили по окрестностям, валялись в траве, ели бутерброды и говорили, говорили без конца. Так я еще ни с кем в жизни не разговаривал. Для меня наступила пора расцвета, а она была красивой чувственной женщиной, привыкшей к обществу мужчин и только что потерявшей любимого мужа.

Хельга обычно целовала меня на ночь и трепала по щеке, что сотрясало мое тело дрожью наслаждения. Эти ее материнские ласки да еще запах наполняли мои сны эротическими фантазиями, вполне нормальными для моего возраста.

В тот июльский вторник, когда разразилась гроза, стояла немыслимая жара, воздух застыл и даже птицы не щебетали. Хельга покачивалась в гамаке под буками в бикини и старой соломенной шляпе. Я лежал рядом на траве и в четвертый раз за месяц перечитывал «Великого Гэтсби» Скотта Фицджеральда.

Странно, как всякие мелочи прочно удерживаются в памяти: божья коровка на моей руке, пот на лице и вид ее тела сквозь паутину гамака, когда я перевернулся на спину.

Одна рука свесилась через край, пальцы безвольно разжаты. Повинуясь безотчетному импульсу, я потянулся к ним. Хельга находилась в полудремотном состоянии, что и объяснило ее ответную реакцию.

Пальцы сомкнулись на моих, и живот будто воздухом надули, выкачав из него все, кроме страха. Да, страха, а не наслаждения. Я медленно, полубессознательно встал, ведомый ее рукой.

Она сняла лифчик от бикини — из-за жары, как мне кажется, — и лежала, надвинув соломенную шляпу на глаза. Пучок бледного полуденного света зажег ее груди огнем.

Меня начало трясти, и боль, боль в соответствующих местах, стала просто невыносимой. Хельга лениво улыбнулась, полуоткрыв глаза, которые внезапно, словно она только теперь поняла, что происходит, распахнулись широко-широко.

Она высвободилась и, не смущаясь, прикрылась лифчиком. Затем привстала, чтобы застегнуть пуговку на спине.

— Я дремала.

Меня трясло, и, увидев это, Хельга нахмурилась и взяла мои руки в свои.

— Прости, — только и смог промямлить я.

— Но ведь это же глупо, — откликнулась женщина. — В этом не было ничего дурного, Эллис, ничего такого, о чем бы стоило сожалеть. Тебя потянуло к хорошенькой женщине, к ее телу, — это понятно и совершенно нормально.

Я не очень-то ей поверил, потому что было ясно, что никакие отговорки в этом деле не помогут, точно так же как и утомительные игры в регби и бесконечные холодные души. Я мучительно искал какую-нибудь подходящую фразу, но был спасен самим небом. На протяжении последних нескольких часов гром порывался устроить нам ловушку и расколоть горизонт, и вот наконец он разверз небеса прямо над нами, и тут же хлынул проливной дождь.

Хельга рассмеялась и, перекрывая грохот, прокричала:

— Давай-ка, Эллис, наперегонки. К дому!

В ту же секунду она выскочила из гамака и, прежде чем я сумел сорваться с места, уже бежала в нескольких ярдах впереди — желтая вспышка в серой занавеси.

— Опоздал! — крикнула она, взбежав по ступеням и исчезая в холле.

В доме было тихо — базарный день. Повар уехал в город с самого утра. Я медленно взошел по ступеням, стараясь перевести дыхание, а потом вошел в ее спальню.

Хельга стояла перед трюмо, вытирая мокрые волосы огромным купальным полотенцем. Обернувшись, она рассмеялась: