За кругом сторожевых костров воздуха не больше, чем в лагере. И здесь не менее шумно: ревет скот, масса рогатой плоти. Эодан вспомнил о Викке и повернул назад.

Его окликнул часовой.

– Эй, сын Боерика, благоразумно ли уходить одному? Там могут быть разведчики, они перережут любое подвернувшееся горло.

Эодан улыбнулся и презрительно ответил:

– За сколько миль ты услышишь римлянина, пыхтящего и звякающего на цыпочках?

Воин рассмеялся. Незнатный кимвр, в фургонах тысячи таких. Рослый мужчина, с крепкими костями и сильными мышцами, кожа у него белая, даже солнце, и ветер, и горные морозы не заставили ее покраснеть, глаза голубые под кустистыми бровями. Волосы до плеч, они собраны в хвост на голове; борода заплетена, на руках и лице татуировки – знаки племени, клана, дома или просто по желанию. Он в железном нагруднике, шлем в форме грубо выкованной головы вепря; плетеный деревянный щит. Оружие – копье и длинный односторонний меч.

Эодан выше большинства рослых кимвров. Глаза у него зеленые, далеко расставленные над широкими скулами, прямой нос и сильный, выступающий вперед подбородок. Светлые волосы подстрижены, как у всех, но, как большинство молодых людей, он перенял южную моду и раз или два в неделю бреет бороду. Единственная татуировка у него на лбу – это священный трискеле [Трискеле – древний символ в виде трех лучей, выходящих их одной точки. – Прим. пер.], обозначающий, что он сын Боерика, того, кто повел племя на войну и жертвы. Остальные старые связи, братство по клану или по крови, ослабли за долгую дорогу; дикие молодые воины склонны скорее к сражениям, к золоту и женщинам, чем к обрядам своих предков.

– К тому же, Ингвар, у нас до утра перемирие, – продолжал Эодан. – Мне казалось, все это знают. Я и еще несколько воинов поехали с отцом в лагерь римлян и говорили с их вождем. И договорились, где и когда встретимся для битвы. Не думаю, чтобы римляне поторопились накормить своих ворон. Они не нападут на нас раньше времени.

На лице Ингвара в дрожащем свете костра стала видна тревога.

– Правда ли то, что я слышал: что в прошлом году эти самые римляне разгромили тевтонцев и амбронов?

– Правда, – ответил Эодан. – Когда мой отец и другие вожди в первый раз говорили с Марием, сказали ему, что нам нужна земля и мы станем союзниками Рима, мой отец также вступился за наших товарищей, за племена, которые вошли в Италию через западные проходы. Марий усмехнулся и сказал, что он уже дал тевтонцам и амбронам землю, которая теперь навсегда им принадлежит. Мой отец рассердился и поклялся, что отмстит за оскорбление, когда мы вступим в Италию. На что Марий сказал: «Они уже здесь», и приказал привести вождя тевтонцев в цепях.

Ингвар содрогнулся и сделал знак против троллей.

– Значит, мы одни, – сказал он. – Тем больше нам достанется, когда мы разграбим Рим и возьмем итальянскую землю, – весело ответил Эодан.

– Но…

– Ингвар, Ингвар, ты старше меня. Я видел всего шесть зим, когда мы оставили Кимберланд, а ты был уже женат. Нужно ли мне рассказывать тебе, что мы с тех пор сделали? Как мы шли через леса и реки, переходили горы, шли вдоль Дуная, год за годом, вплоть до самого Шар-Дага [Шар-Даг – горы в Турции. – Прим. пер.], и ни одно племя не могло остановить нас; и мы пожинали их зерно, жили в их домах и уходили весной, оставив в животах их женщин наших детей. Как мы двенадцать лет назад смели римлян у Нореи, и снова восемь и четыре года назад; и на нашем пути стояли галлы, и иберийцы, и один Бык знает, какие еще племена; как мы разгромили римскую армию, которая пыталась в Адидже [Альто-Адидже – провинция в Южном Тироле. – Прим. пер.] преградить нам путь в Италию; теперь эта армия, которой они надеются остановить нас, а мы превышаем их раза в три.

Перечисление побед текло с языка Эодана, как река весной. Он думал об одном римском трибуне за другим, которых привязывали, как быков к кимврским фургонам или оставляли застывшими на покрасневшем поле среди бесчисленных легионеров. Он вспоминал веселые песни и головокружительный галоп молодых кимвров, опьяневших от победы, и глаза их рослых девушек. И ему не приходило в голову – тогда, – что путь все равно длился пятнадцать лет, на север и на юг, на восток и на запад, от Ютландии до Балкан и потом назад, до равнин Бельгии, от садов Галлии до пустынных высокогорий Испании. И несмотря на все горящие города и захваченных женщин, несмотря на всех убитых мужчин и награбленное золото, кимвры не нашли себе дом. Слишком много людей, везде их слишком много, нельзя пахать землю, которая плюет тебе в лицо вооруженными воинами.

– Что ж, – сказал Ингвар. – Что ж, да. – Он кивнул косматой головой. – Сразу видно, чей ты сын. Самый младший, не считая, незаконных, но сын Боерика. А это кое-что значит. Я всего лишь простой ремесленник, вернее, буду им, когда получу землю, а ты будешь царем или как там еще тебя назовут. Так не забудь меня, старого Ингвара, на коленях которого ты сидел дома, и позволь мне приводить для осеменения моих кобыл к твоим жеребцам.

– Конечно.

Эодан хлопнул Ингвара по широкой спине и пошел в лагерь. Фургоны стояли кольцами, образуя один большой круг, соединенный низкими брустверами из земли и бревен. И среди колес множество людей. Даже со своим ростом Эодан не мог далеко заглянуть за эту массу скандалящих, дерущихся рослых мужчин и женщин со свободной походкой.

Группа мальчишек свистит и борется у костра, а старуха мешает варево в котле на огне; голые белобрысые малыши роются в пыли, лают собаки, топают лошади. Мужчины кольцом собрались, играют в кости, выкрикивают ставки, проигрывают все вплоть до оружия – ничего, завтра все отберут у Мария и у самого Рима. Престарелый бард, которому холодно даже летом, кутается в поношенную медвежью шкуру и тупо слушает воинскую песню безбородого парня, чьи руки уже окрашены кровью. Юноша и девушка крадутся меж фургонов в поисках темноты, ее мать с горечью качает головой: совсем не так было в ее молодости, все эти бесконечные странствия привели к отказу от старых обычаев, и ничего хорошего из этого не выйдет. Раб еще с родины, волосатый и оборванный, неуклюже пытается схватить робкую девушку, захваченную у галлов, и получает пинок и проклятие от воина, который владеет ими обоими. Мужчина точит топор для завтрашней битвы, рядом храпят три друга с пустыми чашами от вина в руках. Тут и там, тут и там все становится для Эодана огромным водоворотом; голоса, и шаги, и звон металла – все как прибой, который он не слышал уже пятнадцать лет.