Я чуть улыбнулась, но он, вероятно, не увидел этого в темноте.

— Было дело, я помню. Но наша работа подкашивает не только физически, Ньюман. Она сношает мозги, вносит смятение в наши сердца. Иногда кажется, что она буквально выедает тебе душу. Ты ведь идешь к ортопеду, если сломал ногу?

— Полагаю, что так. — Согласился он.

— Так почему бы не относиться к адвокатам и терапевтам так же, как мы относимся к ортопедам и дантистам?

— Не знаю. В смысле, когда ты так говоришь, это звучит логично.

— Это-то логично, но все остальное здесь — максимально нелогичное эмоциональное дерьмо.

Он рассмеялся, и это было почти внезапно после такого серьезного разговора.

— Мне это не кажется смешным. — Сказала я.

— Это и не смешно. Ты была прямолинейна и честна, как акула или типа того.

Настала моя очередь усмехнуться.

— Много с чем меня сравнивали, но вот с акулой… Они слишком много кружат перед тем, как укусить. Я так не делаю.

Он рассмеялся, но после спросил, посерьезнев:

— Насколько, по-твоему, мы можем доверять Дюку, учитывая его эмоциональное состояние?

— Он твой друг, а не мой. Разве не я должна об этом спрашивать?

— Да, но я избавлю тебя от этой необходимости. Это я позвал тебя сюда. Если бы тебя пристрелили тогда, в клетке. — Он покачал головой. — Это была бы моя вина.

— Вовсе нет, Ньюман. Это была бы вина человека, который нажал на спусковой крючок.

— Дюк всегда был профессионалом. Немного деревенским, как если бы он прочитал книжку о том, каким должен быть шериф маленького городка, и хотел сыграть эту роль по всем правилам, но он всегда был хорошим копом.

— Даже хороший коп может споткнуться, если дело касается его семьи.

— Ты весьма добра к тому, кто едва тебя не убил.

— Его дочь умирает. Такое любому нервы взъебет.

— Знаешь, у тебя репутация крепкого орешка и весьма неприятной личности, но ты ведь совсем не такая. Ты делаешь свою работу и не позволяешь всякому дерьму вставать у тебя на пути. А когда кто-нибудь это дерьмо подбрасывает, ты становишься безжалостной. Но если все нормально выполняют свои обязанности и не создают проблем, то ты очень добрая.

— Я стараюсь быть доброй настолько, насколько мне позволяют другие люди.

— Именно.

— Шериф Ледук исчерпал мои запасы доброты к своей персоне. Ты ведь это понимаешь? Я не стану мудить по поводу его дочери и оплаты ее счетов, но я не позволю своему сочувствию подвергнуть меня опасности.

— Я и не ожидал, что ты дашь этому повториться еще раз, Блейк. В какой-то момент я был уверен, что он действительно пристрелит вас обоих.

— Я знала, что тебе пришлось бы стрелять, чтобы спасти нас, Ньюман.

— Да, пришлось бы. И я бы это сделал, но, черт возьми, я бы не хотел объяснять его жене и дочери, как так вышло.

— Ты мог бы не убивать его, и тогда ничего объяснять бы не пришлось.

— Нет, но ты же понимаешь, что я бы переживал о том, что натворил, потому что лично знаю тех, кто сюда вовлечен?

— Ага. — Ответила я.

— Я себя пока что не скомпрометировал, но Дюк уже прыгнул выше головы в этом плане.

— Прыгнул выше головы. Сто лет этого выражения не слышала.

Он коротко рассмеялся.

— А как бы ты выразилась?

— Шериф Ледук блядски скомпрометировал свою задницу.

— Моя бабушка бы тебя отшлепала за такие выражения.

— Моя бы тоже.

— Я все еще не могу отучить себя от тех вещей, которым меня научили родители. Как ты это делаешь? — Поинтересовался он.

— Я все еще воюю со своей семьей.

— Вставляя «блядь» и его производные через каждое слово?

— Делая много блядских вещей. — Ответила я.

— Так что нам делать с Дюком?

— Наверное, мне надо переговорить еще с одним маршалом.

— Думаешь, нам нужен резерв?

— Нет, но мне бы хотелось, чтобы о том, что произошло, знал кто-то помимо нас.

— Ты позвонишь Теду Форрестеру?

— Как ты догадался? — Спросила я, вынимая свой телефон из кармана, в котором хранила его, когда была на работе.

— Вы с ним напарники. Ну, насколько могут быть напарниками одинокие волки. К тому же, я понял, что ты не в восторге от того, как теперь все устроено в сверхъестественном отделе.