Бабушку с того вечера я больше не видела, она умерла в больнице ровно через две недели. Сейчас я думаю: ну почему я не обняла ее, не поцеловала, не сказала, что люблю, и никак не поддержала? Если бы я знала… Но мир так устроен, что обычно мы не в курсе, какая из встреч – последняя.

Около часа мы ждали вторую скорую. Когда из машины начали выходить врачи в ковидных скафандрах, до меня дошло, почему предыдущая бригада была в таком раздражении. Вызывая врачей, мать не предупредила о возможном ковиде. Правда, пребывать в шоке от этого было некогда, надо было решать вопрос, как донести мать до машины.

Врач переписала данные паспорта и вручила его мне. Я же начала складывать его в косметичку вместе с телефоном, зарядкой и другими вещами в больницу.

– А вы что, в больницу не поедете? – От недоумения у нее даже защитные очки запотели.

– Нет.

– А кто ее там на каталке катать будет, кто в отделение повезет? Мы только до приемного покоя доставим.

Тут уже я подавилась от возмущения: что, у нас в больницах некому катить каталку с больным? От растерянности и усталости я во второй раз не нашла здравых аргументов.

На фоне этого сюрреализма мать играла хорошо отрепетированную драму на тему: «На погибель меня в больницу увезут», «Нет у меня никакого ковида», «Почему нельзя снять мне судороги дома, чтобы я прямо тут и умерла». Представления с участием скорой помощи, врачей, смертельных диагнозов и медицинских манипуляций всегда были любимым маминым жанром искусства. Я же плохо играла свою роль, никак не могла сосредоточиться и терялась. Хорошо, что была не одна.

– Кто ж ее в ковидную больницу-то пустит? – невозмутимо возразил друг, который пришел помочь донести мать до скорой.

– Действительно, не пустят.

Так меня второй раз за вечер чуть не увезли в ковидную больницу.

Фельдшер тем временем командовала:

– Один мужчина слева, второй справа, а вам достаются ноги!

«Ноги» прозвучало так, будто я стояла в KFC за несколько минут до закрытия и кассир предлагал мне взять то, что осталось: куриные ножки.

Когда двери машины скорой помощи захлопнулись, я отправилась домой выдыхать и пить коньяк. Если бы в тот вечер не было рядом моего мужчины, даже не знаю, чем бы это кончилось. Именно тогда я узнала, что такое на самом деле пребывать в шоке. В настоящем, а не что-то типа: «Вы видели эти пробки?! Я просто в шоке!»

Первый день я не выпускала из рук телефон, словно он был гранатой с выдернутой чекой и мог взорваться в любой момент. Я вздрагивала от каждого звонка и проклинала спамеров, предлагающих кредит. От вида незнакомого номера буквально покрывалась холодным потом. Когда выяснялось, что это спам, испытывала облегчение, густо замешенное со злостью. Как они могут звонить в такой момент?

Я повисла в ощущении неизвестности, словно в невесомости. Мне казалось, что я не могу запланировать со стопроцентной уверенностью даже утренний кофе. Я думала, что в любой момент может произойти все что угодно, что нарушит все планы: прозвучит звонок, делящий жизнь на «до» и «после», – и срочно придется нестись куда-то сломя голову.

Если рядом со мной никого не было и я оставалась наедине со своими мыслями, я впадала в ступор. Могла сидеть, глядя в одну точку и прокручивая в голове самые ужасные сценарии. Они колебались от организации похорон до выписки обеих моих родственниц под самый Новый год в беспомощном состоянии. Иногда моему мужчине приходилось напоминать, что надо бы уже встать, одеться и ехать на работу.

Все, что я могла, – это звонить в справочную, где сообщали короткую сухую информацию: «Температура 37,2, сатурация 97 %, но состояние тяжелое». Как же трудно мне давались эти звонки! Казалось бы, что сложного в том, чтобы набрать номер и задать один вопрос? Однако это стало для меня ежедневным испытанием.

Когда знакомый сказал, что ему тоже было сложно узнавать информацию о своей маме и за него это делала жена, я испытала не просто моральное, а еще и физическое облегчение. Казалось, будто часть напряжения в теле мигом ушла. «Со мной все в порядке! Я не одна такая!» – думала я.

Не знаю, чего я боялась больше: что мне сообщат о смерти или что скажут о выписке и, как следствие, о необходимости забирать и срочно решать вопросы по двоим лежачим больным. За первую неделю я выяснила, как организовывать похороны, сколько это примерно стоит, и теперь пыталась готовиться к любому исходу.

Когда в пятницу мне сообщили, что мать перевели в реанимацию, я минут на десять впала в липкий, качающийся на волнах страха и чувства вины ступор. С одной стороны, я осознавала реальную угрозу ее жизни, с другой – я уже так много раз испытывала нечто похожее и думала: «Ну, на этот раз точно не ложная тревога и все по-настоящему» – и ошибалась, поэтому мне было сложно поверить в происходящее до конца. Самой яркой мыслью была одна: если она умрет, все наконец закончится – и я буду свободна. Следом накрывала вина. Неужели я желаю смерти своей матери?