А между тем воздух в прихожей тяжело заколыхался, и под самым потолком стало возникать зеленоватое ледяное свечение. Абашидзе – до этого никогда в жизни ничего подобного не видавший – охнул и привалился к стене. А Великанов грязно выругался: выпускать призрака при наличии сразу двух противников, один из которых направлял на него самого оружие, он явно не планировал. И оттого упустил время, когда еще мог взять ситуацию под свой контроль. Ведь, как-никак, большая часть артефакта – сама бутылка – всё еще находилась у него. И это его промедление, конечно же, использовал Валерьян Ильич.

– Ганна! – закричал он. – Пани Ганна! Этот негодяй вас подло обманул! Он заставлял вас убивать якобы ваших врагов, а на деле он сам – первый из их стана!

Светящийся силуэт зашевелился, подался к Валерьяну Ильичу, и театрального вахтера обдало холодом непереносимым, как в ледяном озере Коцит – девятом круге Дантова ада. Однако Валерьян Ильич даже с места не сдвинулся – и взгляда от Ганны не отвел.

– Этот человек, – он указал подбородком на Великанова, – родной брат женщины, которая была замужем за Сергеем Хомяковым – внуком судебного следователя, не давшего ходу вашему делу. А вас, пани Ганна, шурин инженера Хомякова доставил в Москву, чтобы вы помогли ему с сестрой обрести такое богатство, какого им на десять жизней хватило бы.

– Это ложь! – завопил Великанов. – Не слушай его, Ганна!

– Да вы на лицо-то его взгляните, пани Ганна, – произнес театральный вахтер не без ехидства, – на нем всё написано!

Да и вправду: довольно красивое, с тонкими чертами, лицо Великанова исказил такой ужас, что Федор Васильевич сделался похож на неисправимого грешника, которого черти волокут в преисподнюю. И этому выражению суждено было застыть на лице молодого человека навсегда.

Скрябин припал одним глазом к щели между дверью гостиной и косяком, но из-за полной темноты, царившей в прихожей, разобрать не сумел ничего. Понял только, что какой-то немолодой – судя по походке – мужчина вошел в квартиру и оставил входную дверь всё так же неплотно прикрытой. В одной руке этот человек нес какой-то небольшой предмет – похожий очертаньями на бутылку.

Незваный гость чуть помедлил возле двери гостиной, но потом все-таки шагнул внутрь. И Николай разглядел, что у него в руках: грузинский глиняный кувшин для вина с узким горлышком. Да и лицо вошедшего Скрябин разглядел тоже. Сюда заявился Валерьян Ильич Шевцов, собственной персоной.

Первым побуждением Николая было – использовать элемент неожиданности: напасть на Шевцова со спины и отобрать у него кувшин, в который почти наверняка перекочевал дух Ганны Василевской. Однако старший лейтенант госбезопасности тут же и передумал. Кувшин мог выпасть из рук пожилого вахтера, разбиться вдребезги – и что было делать тогда? Отмахиваться на Ганны бумажным веером? Ведь до рассвета оставалось еще больше часа. И Николай остался стоять там, где стоял. Стал ждать, что случится дальше.

А дальше – вполне ожидаемо зашлепали по полу в прихожей босые ступни Варвары Хомяковой. Вдова инженера закрыла входную дверь на два оборота ключа, а потом явно привалилась к ней – прислушиваясь к тому, что происходит на лестнице. Но там царила тишина. Не работал больше лифт – на котором Валерьян Ильич поднялся сюда, умудрившись не попасться хозяйке дома на глаза. Никто в столь ранний час не ходил по лестнице – даже уборщица из домоуправления. А Лара себя никак не выдавала – и Николай мысленно похвалил её за это. Роскошный дом, похожий на итальянское палаццо, вроде бы крепко спал.

Варвара постояла у двери, перевела дух и включила в прихожей свет. После чего снова надела туфли – не тапочки. Николай по звукам, доносившимся из квартиры сверху, давно сделал вывод: супруга инженера Хомякова и дома ходила на шпильках. Остро цокая каблучками, она пошла прямиком в гостиную. И включила свет прямо из прихожей – где тоже имелся выключатель.

Первое, что Николай заметил: комнату аккуратно прибрали. Все следы разгрома, учиненного в день смерти Сергея Ивановича Хомякова, были истреблены. Диванные подушки лежали ровно и без зазоров. Скатерть прикрывала стол, не морщась ни единой складкой. И в люстре все лампочки зажглись – чего Скрябин и ожидал, так что заранее смежил веки и теперь смотрел сквозь почти сомкнутые ресницы.

Эти двое увидели друг друга одновременно: Варвара, вошедшая в комнату из прихожей, и стоявший лицом к двери Валерьян Ильич. В левой руке он сжимал ручку глиняного кувшина, а правой – пытался вытянуть из-за пояса брюк зацепившийся за ремень пистолет. Но сам-то Скрябин выхватил свой «ТТ» из наплечной кобуры без всяких препон!

– Даже не пытайтесь. – Николай сам удивился тому, как бесстрастно его собственный голос прозвучал. – Кувшин – на пол, руки – за голову.

– Товарищ Скрябин, я… – заговорил было вахтер.

Но тут пистолет будто сам собой вывернулся у него из-за пояса и полетел к ногам Николая Скрябина – в настоящей Москве его дар действовал без искажений. И пожилой вахтер, не отводя взгляда от своего противника, поставил кувшин на край ковра, покрывавшего паркетный пол в комнате. Скрябин хотел было сказать: не на ковер, на пол! Но тут заговорила Варвара – стоявшая сбоку и справа от Николая, из-за чего следить за ней он мог только краешком периферийного зрения:

– Вот уж не думала, сосед, что вы так быстро раскроете наше убежище. Но, как я искренне надеюсь, даму своего сердца вы по-прежнему хотите спасти. Так что делать глупостей не станете.