Но ответить ей Скрябин не успел. Из комнаты, куда сквозняк затягивал балконные шторы, донесся вдруг металлический звук: лязгнул передергиваемый затвор пистолета. И Николай уразумел сразу: это лязганье издал его собственный пистолет, брошенный им в пылу погони за вдовой.

Скрябин и Лара вместе отпрянули за притолоку балконных дверей – так, чтобы стена дома прикрывала их. А в следующий миг старший лейтенант госбезопасности уже выхватил из кобуры чужой пистолет – «ТТ» Андрея Назарьева.

– Валерьян Ильич, не глупите! – крикнул Николай. – Я не хочу в вас стрелять, не вынуждайте меня!

– Вам и не придется, – услышали они спокойный голос театрального вахтера, – я сам всё сделаю. А вы, уж пожалуйста, объясните своим товарищам: мой сын о моих планах ничего не знал. Так что он – не ЧСИР.

Николай медленно, очень осторожно выглянул из-за балконной притолоки.

Пожилой вахтер стоял посреди комнаты и – вдавливал себе в висок дуло пистолета, принадлежавшему Скрябину. Глаза старика так обильно наполняли слезы, что вряд ли он мог видеть хоть что-то.

На Николая нахлынули одновременно и жалость, и отвращение. Он хотел предложить Валерьяну Ильичу положить пистолет. Хотел сказать этому умнику, возомнившему себя гением фантомологии и еще черт знает кем, что Смышляев наверняка пощадит его: отправит в шарашку «Ярополка», где уже трудилось немало особо одаренных преступников. Андрей же Назарьев – если подтвердится, что он не был посвящен в планы своего отца, – не получит даже служебного взыскания. В конце концов, Скрябин хотел усовестить театрального вахтера – сказать, что стыдно ему, дворянскому сыну, удирать вот так, по-заячьи, на тот свет, чтобы избежать наказания за свои художества.

Но Николай слишком устал, был слишком зол и слишком недоволен собой, чтобы вступать в переговоры с этим человеком. И он просто стоял, не сводя глаз с пистолета «ТТ» в руках Валерьяна Ильича, пока не прогремел выстрел.

5 августа 1939 года. Суббота

В кабинете Валентина Сергеевича лежало прямо на полу всё то, что осталось от оборудования алхимической лаборатории Святослава Данилова. И Николай Скрябин не имел никакого отношения к тому, что эти колбы, реторты и тигли пришли в столь плачевное состояние. Так что смотрел он на весь этот разгром с чувством благодарности. Хоть это была благодарность и не вполне уверенная, сомневающаяся. Он понятия не имел, когда именно бесценные инструменты алхимика пришли в негодность. Машину Хомякова, в которой это оборудование находилось, удалось найти далеко не сразу. Хитрюга Валерьян Ильич отогнал её на дачу инженера, и соседи при виде знакомого автомобиля марки «ЗиС-101» подумали, что на этой машине приехала Варвара.

– И всё-таки я рад, – сказал Смышляев, поворачиваясь к Скрябину – своему единственному посетителю, стоявшему, как и он, возле груды алхимического хлама, – что вы не дали старику застрелиться.

– Ну, – Николай криво усмехнулся, – не мог же я допустить, чтобы он пальнул себе в висок из моего табельного оружия.

За мгновение до выстрела он толкнул «ТТ» вбок – так что пуля угодила в стену. А когда отдача естественным образом повела ствол вверх, Скрябин добавил крутящий момент – и пистолет вывернулся из руки вахтера и отлетел к дивану. А потом по паркетному полу проскользнул под этот диван – как по накатанному льду.

– Жаль только, – Валентин Сергеевич вздохнул, потом с силой потер свое гладко выбритое лицо, – что этот Шевцов оказался таким… м-м-м… таким неразговорчивым. Всего этого можно было бы избежать. – И он с грустью указал рукой на искореженное оборудование.

Николай знал, что в НКВД имелись специалисты, которые могли бы разговорить Валерьяна Ильича в два счета. И сам Смышляев знал это не хуже него. Но, во-первых, Валентин Сергеевич был человеком добрым и гуманным – огромная, невиданная редкость для того учреждения, в котором он состоял на службе. А, во-вторых, он был еще и человеком практичным. Калечить Валерьяна Шевцова, лишать его работоспособности Валентин Сергеевич не желал. Хотя Скрябин поневоле задался вопросом: а если бы руководитель «Ярополка» знал, что упорное молчание старика приведет к разрушению ценнейшей за всю историю проекта находки, стал бы он придерживаться своих принципов? Или всё-таки организовал бы театральному вахтеру допрос с пристрастием?

А между тем Валерьян Ильич Шевцов, в первой половине своей жизни – Назарьев, сам того не зная, оказал Скрябину колоссальную услугу. Что было бы, если бы старик с самого начала начал петь соловьем – и поведал бы о том, куда он дел угнанный «ЗиС-101»? Каким образом Николай Скрябин стал бы выполнять условия, выдвинутые демоном-игуаной Анаразелем, если бы оборудование алхимической лаборатории попало к Валентину Сергеевичу в целости и сохранности? Вряд ли руководитель проекта «Ярополк» пошел бы навстречу своему подчиненному, если бы тот стал испрашивать разрешение на убийство курицы, несущей золотые яйца – в буквальном смысле. Ведь образцы металла, полученного Даниловым, у них имелись. Равно как и заключение пробирной палаты, в котором говорилось, что представленный для анализа металл представляет собой золото пробы 999.

И особенно Скрябину повезло в том, что Валерьян Ильич оказался таким плохим стрелком. Театральный вахтер выстрелил в грудь Отару Абашидзе с расстояния метра в два, не больше. А потом спрятал труп (как он думал) Абашидзе вместе с баулом, где находилось имущество Данилова, в салоне хомяковского автомобиля – благо, машина была вместительной. После чего отправился завершать свою операцию – окончательно решать вопрос с вдовой инженера.

Однако Отар Абашидзе, хоть и потерявший много крови, умирать не пожелал. Он пришел в себя и понял: ему нужно выбираться из автомобиля. Любой ценой. А машину вахтер, уж конечно, запер. И грузин пустил в ход то, что имелось у него под рукой: оборудование алхимика Данилова.