– Надо вникнуть, в чем тут суть, – пробормотал он.

Откуда у него в мозгу возникла фраза – Николай, хоть убей, понять не мог. Свой утренний сон молодой человек ухитрился позабыть напрочь.

Николай знал, что у Сергея Ивановича есть пес – немецкая овчарка по кличке Дик. Однако старший лейтенант госбезопасности решил: собака осталась на даче, иначе непременно подала бы голос. А из спальни инженера не доносилось ни звука.

Дверь спальни изнутри что-то стопорило, но Николай надавил посильнее и сдвинул преграду с места. Она заскользила по паркетному полу, как салазки по укатанному снегу. И Скрябин переступил порог.

Первое, что он ощутил, это – прохладу. В середине июля солнце уже жарило вовсю к восьми часам утра, и в квартире самого Скрябина было сейчас наверняка никак не меньше 25 градусов по Цельсию. А здесь термометр показал бы от силы градусов 15. И Николай уразумел, где тут собака зарыта, когда увидел, что блокировало дверь.

Вход в спальню инженера преграждала невероятной чистоты и прозрачности глыба льда – размером с тележку мороженщика. А внутри этой глыбы темнел силуэт собаки – которая окостенела от холода с оскаленными зубами, но с зажатым между задними лапами мохнатым хвостом. Огромный пес в последние мгновения своей недолгой собачьей жизни явно испытал неимоверный ужас. Его темно-карие глаза глядели куда-то вверх, почти в потолок. И казалось, что они всё еще выражают отчаяние и ярость.

А в паре шагов от несчастного пса застыл его хозяин.

В спальне инженера стояли две кровати: его самого и его жены, которую сегодня по возвращении из Ялты ожидал сюрпризец. Проход между кроватями, в который затиснули тумбочку с маленькой лампой-ночником под алым абажуром, располагался там же, где этажом ниже находилась кровать Николая Скрябина. В этом проходе Сергей Иванович не сидел, не стоял и не лежал. Он делал и то, и другое, и третье одновременно – внутри хрустально прозрачного льда. Одна нога инженера – обутого в уличные ботинки – стояла на полу. Но другая его нога была занесена так, словно он хотел перепрыгнуть через находившуюся рядом с ним спинку кровати. При этом голову инженер запрокинул и выбросил вперед обе руки. Они составляли параллельную линию с полом, и эта позиция рук и головы с определенного ракурса создавала иллюзию, что человек лежит.

Инженер и его собака оледенели явно уже несколько часов тому назад. И теперь начали потихоньку подтаивать, образуя на полу изрядную лужу воды, которая и протекала в квартиру Скрябина.

Когда Николай вошел в комнату, он сразу же услышал легкое потрескивание – как если бы кто-то ломал тонкие сухие веточки. Но теперь он понял, что происходило на самом деле: это трескался лед, заключавший в себе человека и собаку. На глазах Николая от глыбы с Сергеем Ивановичем внутри откололся небольшой фрагмент и упал на паркетный пол. От этого ледяного осколка куда более отчетливо исходило мерцающее сияние. И походило оно уже не на некое подобие светящего дымка, которое Скрябин видел у себя на пальцах. Это свечение было вполне себе ярким – так светятся в темноте фосфоресцирующие стрелки компаса. И оно имело форму: походило на круглый предмет с хвостиком – на что-то вроде крохотного клубка, от которого отмоталась длинная нитка.

Правда, форма эта оказалась нестойкой: почти тотчас распалась на множество крохотных светящихся точек. И все они начали медленно гаснуть.

Скрябин вытянул из ножен финский нож и его острием отколол от ледяной глыбы маленький кусочек. Ледышка полежала на его ладони, холодя её и испуская зеленоватое свечение, а потом тоже рассыпалась на крохотные искры. И Николай снова увидел нечто хвостатое в этом свечении, но так и не сумел понять – вникнуть, – что это.

– Ладно, – решил он, – пора принимать меры.

На стене в прихожей, возле большого прямоугольного зеркала в массивной золоченой раме, висел телефонный аппарат. Николай вытащил из кармана брюк носовой платок и через него взялся за эбонитовую трубку – хоть и был уверен: тот, кто побывал до него в квартире инженера, нигде своих отпечатков пальцев не оставил.

Номер, который набрал старший лейтенант госбезопасности, сам он знал на память. Но вот из всех прочих сотрудников, работавших в здании на площади Дзержинского, он не был известен почти никому.

Поприветствовав того, кто взял трубку, Николай назвал себя и потом говорил минут пять или семь – никто его не перебивал. Во входную дверь квартиры, правда, за это время раз пять звонили. И с лестничной площадки доносились встревоженные голоса управдома, дворника и домработницы Нюши. Но старший лейтенант госбезопасности их игнорировал. Ведь это явно было оно – то самое уникальное дело, о котором он столько грезил!

Наконец, повесив трубку, он подошел к входной двери и распахнул её.Но внутрь никого не впустил – сам немедленно шагнул за порог, проговорил:

– До прихода сотрудников НКВД никому не входить! Это – место преступления.

А потом плотно прикрыл за собой дверь, на которой красовалась медная табличка с затейливой гравировкой, напоминавшей росчерк каллиграфов XIX века: Хомяков Сергей Иванович.

16 июля 1939 года. Воскресенье

Сотрудникам НКВД СССР никто не гарантировал выходных дней. И даже те, кто привык по воскресеньям отдыхать, знали, что в любой момент их могут вызвать на службу. Но был человек, которого и не требовалось вызывать на площадь Дзержинского. То был руководитель проекта «Ярополк» – загадочной структуры Наркомата внутренних дел, входившей в состав его самого влиятельного главка: Главного управления госбезопасности.