– Довольно, господа, – сказал он, – вы пока еще не в Берлине и, полагаю, никогда там не будете.

– Что вы хотите сказать?

– О, я нисколько не ставлю под сомнения вашу отвагу и ваши возможности. Французская армия – лучшая армия в мире, все это знают. Но я сомневаюсь, что война действительно начнется.

– Но война объявлена!

– Пока не объявлена. Еще остается время, чтобы урегулировать все проблемы. Тем более всем и так ясно, что наша винтовка Шаспо [29] значительно превосходит прусскую игольчатую винтовку. Почему вы считаете, что война неизбежна?

– Вам, нотариус, похоже, очень хочется, чтобы окупились денежки, потраченные вами на лицензию.

– Именно так. Я приобрел лицензию как раз после последнего референдума и, между прочим, отдал за нее триста тысяч франков, потому что поверил, что впереди меня ожидают годы мира и спокойствия. Именно это обещал мне депутат, уговаривавший, чтобы я проголосовал за продление его мандата, и, если он не сдержит своего слова, значит, он попросту украл у меня триста тысяч франков.

– Но сейчас речь идет не об интересах вашей конторы, а о чести Франции.

– Правильнее будет сказать – о чести моего депутата, а не о чести Франции, которая желает мира. Вы ведь не можете не признать, господа, что я знаю свою страну лучше, чем вы. Я знаю, о чем думают буржуа и крестьяне, богачи и бедняки: войны не хочет никто.

По всему было видно, что слова, сказанные нотариусом, вызывают жалость и презрение. Военные уже собрались ответить ему, как полагается, но тут вмешалась Сюзанна и, как всегда ловко, перевела разговор в другое русло.

– Нотариус, – сказала она с милой улыбкой, – наш чудесный нотариус!

– Слушаю вас, мадемуазель!

– Неужели вы полагаете, что господин Эмиль Оливье глупец?

– Я так не говорил.

– А может быть, вы думаете, что господин Грамон [30] сошел с ума?

– Вовсе нет.

– Возможно, вы полагаете, что маршал Лебеф [31] похож на Капитана [32] из комедии дель арте, а император – на Геронта [33] ? Ведь так, да? Ну что ж, раз эти люди, которых вы назвали депутатами, потребовали от Пруссии, чтобы она взяла на себя некие обязательства, и это стало поводом к войне, то значит, война была неизбежна. Сами же депутаты наверняка полагают, что война упрочит славу Франции и пойдет ей на пользу. Если обе эти цели не будут достигнуты, тогда, клянусь, я вместе с вами во весь голос заявлю, что господин Оливье глупец, господин Грамон сумасшедший, маршал Лебеф – вылитый Капитан, а император – не кто иной, как Геронт. Но пока этого не произошло, позвольте уж мне считать, что они знают, что и когда надо делать.

Тут в спор вмешалась госпожа Борденав.

– Лично я, – сказала она, – во всей этой истории жалею лишь о том, что объявление войны пришлось на пятницу. Когда что-то затеваешь в пятницу, следует опасаться всех последующих пятниц. Во все эти дни обязательно будет происходить что-нибудь либо хорошее, либо плохое.

В любой другой момент я бы очень внимательно следил за этой сценой, но сейчас слишком сильны были мои собственные переживания, и никакие внешние обстоятельства не могли меня от них отвлечь. Забившись в угол, я думал лишь о том, что мне сказала Сюзанна. Как прикажете понимать ее слова? Говорила она серьезно или просто сотрясала воздух, как с ней это часто случалось?

Я дождался, пока все гости, кроме меня, уйдут. Мне хотелось хотя бы минуту побыть с Сюзанной наедине, но, судя по всему, ни ее мать, ни сестра не собирались оставить нас вдвоем. Я набрался решимости и сказал при всех:

– Я обдумал то, что вы мне сказали.

– Вы о чем?

– Разве вы не помните?

– Я сегодня столько всего наговорила.

– О том, что касается ваших плеч…

– Ах, вот как! Позвольте же вас спросить, как получилось, что из-за этого замечания вы дулись целый вечер? Засели в своем углу, ушли в себя и стали похожи на журавля, который стоит на одной ноге и размышляет о том, что ему пора улетать.

– Я как раз и думал об отъезде.

Обычно, когда мы с Сюзанной беседовали, ее мать и сестра всячески старались нам не мешать. Они даже находили себе какое-нибудь занятие, словно хотели этим сказать: «Говорите о чем угодно, мы вас видим, но не слышим». Но в тот вечер Лоранс, услышав слово «отъезд», сразу подошла ко мне.

– О каком отъезде вы говорите? – спросила она.

– Он имеет в виду, что ласточки собрались улетать, – сухо перебила ее Сюзанна.

– Но еще время не пришло, – серьезно заявила госпожа Борденав.

– Мы обсуждаем это, мама, с чисто теоретической точки зрения.

– Вы действительно так думаете, мадемуазель?

– Важно, что об этом думаете вы, а не я. Я как раз говорила вполне серьезно, вам известно мое мнение на этот счет.

– Тогда и для меня вопрос решен. Что вы скажете на это?

Этот последний вопрос я задал дрожащим, умоляющим голосом. Вместо ответа Сюзанна схватила мою руку, сильно ее сжала, а ее взгляд так глубоко проник в меня, словно она хотела прикоснуться к моему сердцу и забрать его. По сравнению с этим порывом сухое и холодное согласие на брак могло бы показаться чем-то совсем незначительным.