Что, если доктор, который лечит душу всегда рядом. Он в друге детства, в незнакомом священнике, в причудливой старушке. Этот чудесный целитель появляется в самые важные моменты и лечит не так как остальные. Проглядывает сквозь весеннее небо, глаза дворняги, колокольный звон или бабушкины руки. А имя этому доктору Надежда.
Душа
Я зашёл в тихий парк у ветхого монастыря. Дело было не боге. В него я не верил. Но это пропитанное красками природы место вдоль тихой реки, умиротворяло и вселяло покой. Людей здесь почти не было, кроме неспешно проходящих монахов и послушников.
Можно было уединённо устроиться на лавочке с облупившейся краской и почувствовать дыхание остывающего ноября. Когда – то давно я приходил сюда с бабушкой. Она, оставляла меня на этой же скамейка с книгой или сдобной булкой. Сама же, быстро накидывая на серебристые волосы платок, семенила по монастырским ступеням. Бабуля ходила в храм, когда дед ездил на рыбалку. Он был убеждённым коммунистом и его богом была идея о светлом будущем страны.
Бабушка, рождённая в семье раскулаченных казаков, верила в создателя мира. Они никогда не спорили, не навязывали друг другу свою правду. Просто старались не задевать важные струны душ друг друга. Дед читал «Капитал», бабушка Библию. А потом они улыбались и пили чай, думая о своём, но чувствуя тепло близкого человека. В этом была их сила и свобода.
Мне не хватало деда и бабули. В те минуты, когда жизнь становилась пустой, горькой, я по привычке шёл к месту, хранящему тепло детства. Родители не крестили меня. Дед настоял на том, что у меня должен остаться выбор. И я чувствовал, что могу верить в любого бога, который всё же, един. Но на моём небе его не было.
Звуки мягких шагов известили меня о приближении кого-то. Я повернул голову и увидел игумена, облачённого в чёрную одежду.
– Можно мне посидеть с тобой. День добрый!
– Разве я могу ответить нет?
Старик вдруг озорно улыбнулся и лучики морщинок заиграли в уголках его проницательных глаз:
– Конечно, можешь. Если в душе нет желания – так и говори.
– Я не против. Но, души у меня точно нет.
Настоятель прищурился, поймав глазами солнечных зайчиков, кивнул головой и сел рядом:
– Это как же?
– Я просто не понимаю, что такое душа.
– Вон что. И креста не носишь.
– Я не крещёный, в бога не верю.
– В себя веришь?
Я повернулся к священнику и задумался. Он внимательно наблюдал за мной.
– Не знаю. Я в реку эту верю, в землю, в память.
– Как же ты в себя не веришь, ты же человек?
Я опять задумался.
– Но, ведь, не все человеки – люди? И они тоже во что – то верят.
– Верят, все во что – то верят. Кто в зло, кто в добро. Кому – то путь темноты ближе света. А кто – то за чужую жизнь – свою отдаёт. Потому – что в любовь верит, в правду. Или в землю, как ты. И всё это вера, и всё это душа.
Вдруг настоятель подскочил на лавке. Сухое, пронизанное бороздами лет лицо распрямилось и засияло. Он удивлённо раскрыл глаза. Сквозь старика куда – то через деревья смотрел ребёнок – чистый и непосредственный:
– Ты видишь, видишь. Русак побежал, прямо стрелой серой проскочил. Ах ты. Вот и второй пострел поспел.
Действительно, большими скачками промчались один за другим зайцы.
Игумен восхищённо закачал головой, сжал пальцами губы, а потом перекрестился:
– Спасибо Господи. Вернулись, а мы уж боялись пропали наши заюшки.
И мне передался восторг старика. Задумчивая природа медленным ветром закружила сухие листья. Неизвестно как уцелевший багряный пятелист винограда приземлился на мои колени. Я взял в руку этот привет засыпающей осени.
Настоятель кивнул в его сторону:
– Чудо, правда?
В этот момент зазвучал колокол, похожий на вечную молитву всех народов. Твёрдый и мягкий одновременно.
Игумен поднялся, сделал пару шагов, обернулся и очертил рукой невидимый круг:
– Всё это и есть Бог, ты его, наверное, свободой называешь.
Так же тихо и незаметно он ушёл, как и появился. Я взял в руку лист и внутри что – тёплое сжалось.
Настоятель, наверное, назвал бы это душой.
Нино
Первый раз я обрадовался своему дню рождения из-за тёти Нино. Не думал раньше, что день рождения – это какое-то особенное событие. Праздник такой же, как и остальные.
Мать пирог печет, сослуживцы отца с детьми в гости приходят. Так же и на Новый год, и на День Победы.
Даже Первомай лучше – тогда демонстрация есть.
Хотя, праздники я не любил вообще никакие. В эти дни меня лютая тоска жгла. Даже, если все дома. Особенно если все дома.
Вот брат мой, Славка, другим родился. Чем больше народу, ему тем веселее. Он и пироги матери хвалил, и пельмени, и борщ запросто. Послушаешь его, сразу поверишь, что ничего лучше он никогда не пробовал.
А если я начинал хвалить, то выходило как-то глупо. Мать хмурилась, её серые глаза утрачивали тепло, потухали. Она глядела с недоверием, говорила: “Ну что за представление? Не нравится – не ешь. Знаю ведь – не нравится”.