Босые ступни больно ударились о парапет, сердце выпрыгивало, но Маша была внутри. Она снова победила.

– Ну, где ты мой маленький бантик? – она поплевала на горящие от трения ладони, растёрла пыль, – ой-ё… – лизнула ссадины, чтобы облегчить боль и зачмокала, выталкивая изо рта частичку приставшей оградной краски.

– Глаз выколи – не видно ни хрена, – до мрака парка не доставал свет окон далёких пятиэтажек, тем более, не попадал на танцплощадку.

– Ку-ку! Бантик, – разговоры вслух немного успокаивали, – я тебя найду и навечно присобачу. Мы с тобой ещё на выпускной сходим. Ку-ку! – Маша мелкими шажками принялась обшаривать внутреннее пространство клетки по спирали, постепенно двигаясь к центру.

Где там они с Соколовым топтались? Где-то в середине, хотя после нашествия халявщиков, бант могли запинать куда угодно, даже наружу выбросить. Но Маша-то внутри. Маша добралась. Значит – всё верно, всё правильно. Иначе для чего такие жертвы?

От ледяной ступни что-то неприятно отскочило. Маша вскрикнула и тут же упала на колени, ощупывая руками затоптанный асфальт.

– Есть! Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! Видала, ты! – прячущаяся в темноте ворона даже не соизволила каркнуть, когда Маша откопала из кучи пыли смятый кусочек кожи с блестящей пуговицей. – Отмоем, расправим, главное – нашла.

– Теперь домой, – Маша победно направилась к запертой калитке. – Твою ж мать…

Забраться на дерево всегда проще, чем слезть. Петрова бы, конечно, смогла, но деревья на асфальте не растут. Внутри не было того самого дерева. Никакого дерева не было. И ни одного шанса выбраться.

– Твою ж маааааать!

Звезды любовались своим отражением в крупных слезах замерзшей босой девочки, загнавшей себя в ловушку. Но в целом им было плевать.

Сколько она там простояла? Минут пятнадцать? Час? Два? Да кто ж разберёт это время: идёт, как вздумается. Особенно ночью. Особенно, когда ничего хорошего больше не ждёшь.

Огонек запрыгал вдалеке азбукой Морзе: длинный – короткий, короткий – короткий – длинный. Кто-то с фонариком шагал по ночному парку, лавируя между стволами лип и клёнов. Вот – опять показался, вот – снова пропал.

– Помогите! – заорала Маша и как могла быстро похромала на неверный свет. – Пожалуйста, выпустите меня! – она уцепилась за прутья калитки, пытаясь их раскачать. Калитка не шевелилась. – Люди! Я здесь! А-а-а!!!

По тропинке шёл человек с велосипедом, перед ним по вылезшим наружу корням задорно прыгал луч карманного фонарика. Луч скакнул вверх, изогнулся знаком вопроса, выхватив из темноты зарёванное лицо удачливой неудачницы за решеткой.

– Машенция?

– Мизгирёв? Так, Мизгирёв, быстро выпустил меня отсюда!

Судя по ровной дорожке сигаретных окурков, сложенных на парапете, Мизгирёва не было час. Окоченевшие пыльные ноги кричали: вечность! Маша успела сплясать – да много ли напляшешь босыми пятками по выщербленному асфальту? – сделать физкультурную разминку, стоя на одном месте, но теплей не становилось. Не спасала даже куртка, которую Олег мгновенно стянул, услышав перестук Машиных зубов, и просунул между прутьями калитки:

– Завернись пока, я скоро.

«Держи голову в холоде, брюхо в голоде, ноги в тепле» – повторял Машин дедушка, он не знал, что внучка у него – дура безбашенная и все у нее наоборот: башка горячая, оттого и ноги сейчас ледяные.

Маша, как одеялом, обмоталась курткой – где только шьют такие великанские вещи? – села на землю, прислонилась спиной к парапету, натянула футболку на прижатые к подбородку колени. Засаднили мозоли на пятках – ступни немного отогрелись. Теперь замерз нос. Маша закрыла глаза, зарылась лицом в складки ткани – как в детстве «в домике». Только пахнет здесь не бабушкиными пирогами, а мужским духом. Не мерзко и тошнотно, как от Соколова, а как-то надежно, что ли… По-настоящему. Маша знала: Мизгирёв вернётся, он обязательно что-нибудь придумает, он, как Тимур, хоть и без команды – спасет, выручит. Он никого не оставляет в беде, даже таких идиоток, как Маша Петрова.

Конец ознакомительного фрагмента.