Ругаясь на всех известных языках, берусь за чемодан, прислоненный к старому, наполовину разобранному станку, и…

… батюшки! Пулевых отверстий более полудюжины, а поверху — там, где была бы моя голова, изрядный кусок кожи располосован, не иначе как осколком! В образовавшуюся дыру вывалилось бельё, да торчит уголок учебника, будто обрубленный топором.

Холодно… быстро убираю лямки, расстёгиваю ремни, и вспоротое брюхо чемодана показывается моим глазам.

— Да чёрт… — вырывается у меня. Внутри — одни сплошны дыры, и мало того — некоторые из них обугленные! Не всерьёз, а так… Но одежда попорчена изрядно.

Впрочем, плевать! Есть сухое бельё, тёплые подштанники и даже свитер плотной норвежкой вязки, и я, не теряя времени даром, начинаю переодеваться, вытряхивая на пол пули. Выбрав сухое место, срываю сырую одежду и кидаю её на ржавый металл, чтобы хоть как-то просушить.

Дрожа всем телом, наскоро обтираюсь простреленными подштанниками и сорочками, приобретающими вид заслуженных половых тряпок. Ещё одна сорочка…

Но уже колотит дрожь, и я быстро одеваюсь, стоя босыми ногами на ворохе испорченного белья. Надеваю две пары шерстяных носков и снова вбиваю ноги в сырые ботинки. Ну нет запасных! Как нет и запасного пальто, отчего я одеваю на себя всё, что только возможно, и сам себе начинаю напоминать городского сумасшедшего.

Но сухо! А ещё — почти тепло, хотя дрожь никак не проходит, и это мне решительно не нравится! Состояние полуобморочное, хочется лечь и не вставать, болит горло и ломит не только мышцы, но и суставы, а голову начинает сжимать металлический обруч, предвестник грядущей мигрени.

Датчане тоже переодеваются, меняют носки и выжимают мокрую одежду — кому есть во что переодеться. Но они, в отличии от меня, не ползали по-пластунски и не падали так часто, отчего и не слишком промокли.

Ганс, рыжебородый здоровяк из Ютландии, движется медленно, как сонная муха, оберегая раненый бок, перемотанный чёрт те чем на скорую руку.

— Давай-ка я гляну, что там у тебя с раной, — предлагаю я, и не дожидаясь ответа, начинаю развязывать грязный, пропитанный кровью узел, — Присядь… Густав, кинь моё пальто на ту кучу досок! Садись.

Ганс покорен и вял, бледно и как-то безнадёжно улыбается, усаживаясь на пальто.

— Соображаешь? — интересуется Олаф, ковыряя в носу грязным пальцем.

— Немного, — отвечаю рассеяно, рассматривая рану. Сама по себе она не опасная, пуля всего лишь прочертила длинную кровавую борозду аккурат под нижними рёбрами. Если бы ютландцу сразу оказали первую помощь, то при должном уходе он забыл бы о ранении недельки через две. А сейчас…

— … спиртное есть? — интересуюсь я, выбирая среди своих простреленных рубах те, что почище, — Рану промыть.

— Да и не только, — хрипит кто-то из датчан, и мне передают бутылку дешёвого, но крепкого картофельного пойла. Протираю алкоголем руки, затем осторожно промываю рану и как могу прочищаю её, и при этом действе Ганс уплывает в страну грёз и мечтаний, но что характерно — молча.

— Ну как? — кусая ус, оперевшись бедром о станину раскуроченного станка, спрашивает Густав.

— Так… — пожимаю плечами, продолжая перевязывать парня, — сами видите. Крови потерял много, да боюсь, как бы заражения не было.

Завздыхали, совместными усилиями привели ютландца в чувство, помогли ему одеться и сунули в руки фляжку с чем-то горючим и вкусно пахнущим, к которой Ганс и присосался, как к материнской груди. Вскоре он заулыбался, слегка порозовел и явно опьянел. Ну да много ли надо после такой потери крови?!

Мне тоже хочется вот нажраться и не думать ни о чём… Но пересилив себя, занялся разбором вещей, которых осталось удручающе мало.

— Трассирующими, сволочи, лупили, не иначе, — бурчу я, перебирая книги и рубахи, пришедшие в полную негодность. Мало того, что продырявлено, да ещё и будто обожжено!

Заодно, подобрав с пола пули и отряхнув, кидаю их себе в кисет, на память. Две от трёхлинейки, каким-то чудом не пробившие мой импровизированный щит, «Арисака», «Винчестер» и «Маузер» по одной. Сохраню, если получится, и что-то мне подсказывает, что с моим везением сувениров такого рода у меня может накопиться ох как много!

Перекладываю одежду, разглядывая дырки и морщась с всё сильней. Если пуля прилетает в одежду, сложенную стопочкой, штопать там… много.

— Да какого чёрта… — обозлился я, — бегать с дырявым хламом под пулями!

Решительно отделяю продырявленную одежду и попорченные книги, более всего расстраиваясь именно последнему. С собой у меня учебники, как некий символ моего студенчества и нежелание тратить время впустую, и не то чтобы очень ценные, но всё ж таки далеко не дешёвые томики из последней букинистической партии, которую не удалось удачно пристроить.