— Отлично. Что на счет главного входа? — спросил Мэддокс, поднимая вещи с пола.

Женщина ухмыльнулась Мэддоксу, пока он вручал каждой девушке по сумке.

— А ты как думаешь? — сухо спросила она.

Мэддокс улыбнулся, кивнул, а затем его взгляд устремился на Орион, когда он протянул ей последнюю сумку.

— Орион… — он замолчал. Его глаза заблестели. Рука, державшая пакет, задрожала.

Орион стиснула зубы, забирая сумку, и ответила:

— Все нормально.

— Леди, собирайтесь не спеша, мы будем ждать вас внизу, у главных лифтов, — сказал Эрик с безопасной и отработанной улыбкой на лице. Очевидно, что у него был большой опыт в том, как успокаивать жертв. Знал, как показаться безобидным.

Или, по крайней мере, так казалось. Орион знала, что нет такого понятия, как безобидное существо, когда оно оказывается скрыто в темном углу. Когда ему предоставляется возможность разыграть свои самые мрачные фантазии, и когда оно уверено в том, что этого никто не увидит.

Жаклин уже рылась в своей сумке, шелест бумаги вернул Орион в настоящее.

Шелби кивнула Эрику, сжимая сумку в своих маленьких руках. Ее глаза слезились, тело тряслось.

— Конечно, Большой Эр, — ответила Орион.

Он усмехнулся. Так легко. В другой жизни это был бы приятный звук.

Но у Орион не было другой жизни.

Только эта.

Не было места для приятных смешков или воссоединения с парнем, которого она любила, с парнем, по которому она тосковала все время находясь в плену.

Была только жажда мести.

Мэддокс спокойно вышел из больничной палаты и прошел по коридору. Его шаги были решительными, тяжелыми. Он вздернул подбородок и кивнул докторам и медсестрам, которые показались ему знакомыми.

В свою очередь для них он определено был знаком. За эти годы он много раз ходил по этим коридорам. Опрашивал жертв, преступников. Заглядывал к коллегам или друзьям. И на этот раз он должен был обеспечить безопасность этих трех девушек. Жертв. Ему нужно было допросить их, чтобы узнать их историю. Печальную историю, конечно же. Когда дело доходило до жертв изнасилований, это всегда его потрясало.

Предполагалось, что все будет как обычно.

Пока он не вошел в палату. Пока эти глаза не поразили его.

Глаза Ри в теле женщины. Красивой женщины, конечно же, потому что всегда подразумевалось, что с годами она будет становиться только красивее, даже если и росла в уродстве. Он заметил это много лет назад. То, как она расцвела. Маленькая девочка, которую его сестра однажды привела домой, когда он учился в четвертом классе, стала взрослой девушкой на его глазах. Когда ему было шестнадцать, а ей четырнадцать, он знал, что это еще не все. Он предполагал, что она вытянется, черты лица станут резче. Ее женственность пронзила бы каждого парня в школе, вплоть до члена. Он этого не хотел. Он хотел, чтобы она принадлежала только ему, чтобы она была с тем мужчиной, которого заслуживает, чтобы они вместе проводили вечера, затем отпраздновали выпускной и в один прекрасный день сыграли большую свадьбу.

Конечно, он никогда не рассказывал своим друзьям об этом, о том, что думал об этой девушке, которая должна была быть ему как сестра. Он вспомнил вечеринку, на которой почувствовал внезапную и глубокую потребность в том, чтобы она принадлежала ему и никому другому. Осознал то, что она никогда не была ему как сестра. Он всегда хотел ее, даже когда был озорным молодым панком, который щипал ее и убегал, или говорил ей, какая она была противная.

Вот что преследовало его все эти годы. У него никогда не будет шанса объяснится перед ней. Если бы он был джентльменом, настоящим мужчиной и проводил ее до дома в тот вечер, она бы не исчезла. Если бы он был рядом, чтобы защитить ее, жизнь была бы другой, и она никогда бы не пережила этот ад.

Это все его вина, и он никогда не позволял себе забыть об этом.

Когда она только пропала — когда они с Эйприл потратили все свое время на ее поиски, обыскивая заброшенные здания, выкрикивая ее имя, как будто она была какой-то собакой, убежавшей из дома, — он представлял, как найдет ее, спасет, и она прыгнет в его объятия с блаженным облегчением.

Но она пропала, а потом спасла себя сама.

Ри всегда была такой.

«Орион», — мысленно поправил он.

Для некоторых могло показаться, что разницы нет. Многие девочки выросли и забыли свои прозвища, чтобы казаться более зрелыми. Но дело было не в этом. Орион сбросила с себя детство, как змея сбрасывает кожу. Все в ней было… потерянным, чужим. Он не винил ее, но беспокоился о ней и о том, что эти десять лет жестокого обращения оставили свой след.

Он даже не понял, что пробил стену, пока рука Эрика не поймала его запястье, когда он собирался ударить еще раз. Это был не первый раз, когда он вымещал свое разочарование и гнев на стенах. За эти годы было повешено много картин, чтобы скрыть дыры в его доме, и использовано много штукатурки, чтобы спрятать их в других местах.

Костяшки пальцев были в крови. Она не капала, но если бы он продолжил бить, то обязательно замарал бы стену и, возможно, разбил бы несколько костей.

Мимо, отводя глаза, пробежал санитар, и Мэддокса захлестнула волна смущения. Не часто он позволял своему гневу просачиваться в публичных местах. Обычно он запирал гнев внутри, пока не возвращался домой. Затем пил, и только потом вымещал на чем-то свою злость.