Я последовал за ней в гостиную. Шторы были немного спущены, чтобы затемнить комнату, и миссис Стриклэнд сидела спиной к окну. Ее зять, полковник Мак-Эндрью, стоял, греясь у камина, в котором не было огня. Мое вторжение казалось неловким. Я представил себе, что мой приход захватил их врасплох и что миссис Стриклэнд приняла меня только потому, что забыла ответить на мое письмо. Полковник, как мне казалось, был возмущен моим неуместным появлением.

– Я не совсем уверен, ожидали ли вы меня, – сказал я, стараясь быть непринужденным.

– Разумеется, я вас ждала. Анни через минуту подаст чай.

Даже в полутемной комнате я не мог не заметить, что лицо миссис Стриклэнд опухло от слез. Цвет кожи, бывший и раньше болезненным, принял землистый оттенок.

– Вы помните моего зятя? Вы встретились у меня на обеде как раз перед каникулами.

Мы обменялись рукопожатием. Я так сконфузился, что ничего не мог сказать, но миссис Стриклэнд, пришла мне на помощь. Она спросила меня, как я провел лето, и с этой поддержкой я завязал кое-как разговор, пока горничная не принесла чая. Полковник попросил себе содовой воды и виски.

– Вам тоже, Элен, не лучше ли выпить виски, – сказал он.

– Нет, я предпочитаю чай.

Это был первый намек на то, что случилось нечто неблагополучное.

Я не подал вида, что понял, и старался изо всех сил вовлечь в разговор миссис Стриклэнд. Полковник продолжал стоять у камина, не принимая участия в нашей беседе. Я соображал, когда прилично будет уйти, и ломал себе голову, чего ради миссис Стриклэнд позволила мне явиться к ней. В комнате не было цветов, и различные безделушки, убранные на лето, еще не были расставлены. Чувствовались какая-то печаль и какая-то принужденность в этой гостиной, обычно такой приветливой и уютной. Было странное ощущение, будто за стеной лежал покойник. Я кончил чай.

– Не хотите ли папиросу? – предложила миссис Стриклэнд.

Она поискала глазами ящик с папиросами, но его не было видно.

– Боюсь, что папирос нет.

Внезапно она разразилась рыданиями и выбежала из комнаты.

Я был напуган. Очевидно, отсутствие папирос, которые обычно приносил муж, снова напомнило ей о нем, и острое ощущение, что даже это маленькое удобство, к которому она привыкла, исчезло, – вызвало внезапный припадок тоски. Она осознала вдруг, что старая жизнь кончилась. Невозможно было продолжать наше светское притворство.

– Пожалуй, мне лучше уйти, – сказал я полковнику, вставая.

– Вы, вероятно, слышали, что этот негодяй бросил ее, – воскликнул он с негодованием. Я помялся нерешительно.

– Вы знаете привычку людей сплетничать, – ответил я. – Мне говорили неопределенно, что в семье что-то неблагополучно.

– Удрал. Бежал в Париж с какой-то девчонкой. Оставил Эми без единого пенни.

– Все это ужасно печально, – сказал я, не зная, что еще прибавить.

Полковник выпил залпом виски. Он был высок, худ, бледно-голубые глаза с повисшими усами и седыми волосами. У него были бледно-голубые глаза и дряблый рот. Вероятно, ему было за пятьдесят. Я помнил, по моей первой встрече с ним, его глуповатое лицо, помнил, как он хвастался тем, что десять лет назад, когда он служил в армии, он три раза в неделю играл в поло.

– Мне не хотелось бы затруднять миссис Стриклэнд своим присутствием, – сказал я. – Вы не откажетесь передать ей мои сожаления. Если я смогу что-нибудь сделать для нее, я буду очень рад помочь.

Полковник не обратил никакого внимания на мои слова.

– Не знаю, что с ней будет, – сказал он. – Двое детей… семнадцать лет…

– Что семнадцать лет?

– Женаты, – фыркнул он. – Я никогда не любил его. Конечно, он был мой зять, и я старался примириться с этим. Вы считаете его джентльменом? Ей не следовало выходить за него замуж.

– И это совершенно непоправимо?

– Одно остается – развестись с ним. Я eй так и говорил, когда вы вошли. «Подавайте прошение о разводе, дорогая Эми, – сказал я. – Вы должны это сделать ради себя самой и ради детей». И пусть он не попадается мне на глаза. Я изобью его до последнего дыхания.

Я подумал невольно, что полковнику Мак-Эндрью, пожалуй, трудненько будет выполнить свою угрозу: Стриклэнд произвел на меня впечатление очень сильного человека, но я ничего не сказал. Прискорбно видеть, когда оскорбленная нравственность не обладает силой немедленно наказать виновного. Я обдумывал новую попытку уйти, когда миссис Стриклэнд вернулась. Она вытерла слезы и напудрила нос.

– Простите, что я не сдержалась, – сказала она. – Я рада, что вы не ушли.

Она села.

Я решительно не знал, что сказать. Мне казалось неловким заговорить о делах, меня не касавшихся. В то время я не знал еще присущей женщинам слабости обсуждать свои личные дела со всеми, кто пожелает их слушать. Миссис Стриклэнд, видимо, сделала над собой усилие.

– Об этом уже говорят? – спросила она.

Предположение, что я знаю о ее несчастье, снова смутило меня.

– Я только что приехал и видел одну Розу Уотерфорд.