Типичная двушка, которая в шестидесятых годах прошлого века осчастливила какую ту советскую семью.

Вот и отметки на дверном косяке, также и он когда-то в похожей квартире отмечал рост своих сыновей.

Память прошлого потянула его обратно. В тот мир, где он был любящим мужем, заботливым отцом и преданным другом. Ноги пытались убежать обратно вниз, чтобы освежить больную голову морозным воздухом, но она не сдавалась, удерживая их на месте, и пыталась оправдаться:

– Ну убежишь ты сегодня, завтра вернешься , чтобы опять топтаться здесь, оставляя следы, на позабытой всеми пыли. Твоя трусость уже доросла до героизма. Ты не сумел распорядиться своей жизнью, так распорядись же хотя бы своей смертью. Разве не для этого ты сюда пришел? Так не тормози, а повиси. Видишь и крюк для этого подходящий.

Прислушиваясь к остаткам своего рассудка, он посмотрел на потолок.

И в самом деле, вполне приличный крюк. Раньше на нем висела хрустальная люстра и освещала чью-то жизнь. А сегодня на нем он погасит свою. Чем не финал для трагической истории.

Это был один из вариантов конца, который он для себя придумал.

Веревка лежала в его саквояже, но вместе с пистолетом системы Макарова.

Он умел с ним обращаться и из худшего дня он хотел уйти по-мужски.

Веревка так для подстраховки, если рука дрогнет. А рука дрогнула.

Он подносил этот кусок железа к виску и представлял, как пуля разрывает его мозги на части. Судьба миллиардов нейронов копошащихся в черепной коробке сейчас подвластна лишь указательному пальцу, который нажимает на курок. Безмозглому телу хотелось рассчитаться с бестелесным мозгом за все. Он как будто со стороны наблюдал за этим противостоянием и думал. Неужели он когда-то появился на свет чтобы стать свидетелем этой внутренней дуэли. Его сознание очень давно решило его уничтожить и приложило для этого немало сил. И когда уставшее тело смирилось с этой мыслью, вдруг мозги воспротивились, извините, мы передумали? Декорации в мусорку, зрителям вернуть деньги за билеты, трагедия не состоялась. А завтра новый спектакль, еще круче и опять для двоих? Нет! Хватит мне этого кошмара. Я как судья

вместивший в себя всю вашу боль опущу, для вас занавес, может темнота за кулисами вас, наконец примерит.

Но влажный палец словно парализовало. Он со злостью бросил пистолет на пол. Потом с каким-то остервенением схватил веревку и вскочил на ящик.

Это были уже не его руки, это руки опытного палача в считанные секунды превратили кусок веревки в виселицу. Когда он уже просовывал свою голову в петлю, ящик под ним предательски треснул и рассыпался на куски. Лежа на полу, ему вспомнилась легенда о вечном жиде, который был обречен, за свои грехи, на вечную жизнь. И никак не мог умереть.

Он вскочил и начал метаться по квартире. Туалет, ванная, кухня. Наконец в соседней комнате на антресолях он нашел то, что искал. Зеленый добротный ящик, похоже, от военной амуниции. Сбросив его вниз, он потащил его к месту казни. По пути из него посыпались старые газеты и журналы и разная мелочевка, которую он даже не замечал. Его взгляд неожиданно упал на большую тетрадь в красном кожаном переплете. Она была какая-то необычная, похожая на самодельную.

Но его привлекло в ней другое. Надпись на белом листе бумаги, приклеенном к обложке скотчем:

Любовь или смерть.

Ничего себе, – подумал он. Вот уж, в самом деле, подобное манит к себе подобное.

Эти два противоположных слова уже давно стали его жизненным паролям. И поэтому неудивительно, что он на них споткнулся.

Неужели в этой квартире жил такой же чудак как я? Не может такого быть. Он открыл тетрадь.

Прочитав несколько страниц его рука потянулась в саквояж за фляжкой с коньяком- его допингом перед последним подвигом. После пару хороших глотков, он отметил: Чувствую в этой писанине без бутылки не разберешься. Он пока даже не заметил, что его послевкусие была с привкусом юмора. Ему пока было не до юмора, так небольшая задержка перед длинной дорогой. Его решимость пока еще его не покидала.

И он начал читать сначала. Его глаза так разгонялись по дорожкам предложений, что убегали в глубину себя. Ему начало казаться, что все это пишет он сам. Дуальность происходящего его то пугала, то восхищала предчувствием и ожиданием чего то важного для него.

Он встречал в своей жизни многих людей, но никто не был ему так близок как этот незнакомый человек. И в самом деле ничто так не сближает людей как общее горе, которое вы пронесли по жизни даже не ведая друг о друге. Ему захотелось, что бы вместо этой тетради напротив него сидел бы сейчас ее хозяин. Он столько бы ему рассказал, сколько может рассказать пассажир поезда дальнего следования своему попутчику пока не закончиться водка у проводника. Хотя он уже сам оказался этим попутчикам и его слезы, истерический смех а иногда завывание одинокого волка были как аплодисменты исповеди его соседа по тесному купе жизни. Хотел бы он увидеть его сейчас, наверное, уже нет. Он много раз до этого видел его в зеркале. И все их отличие заключалось в том, что его отражение сделало то, о чем он всегда мечтал. И его улыбка, спотыкаясь на точках и запятых, подсказывала ему, что и у него это может получиться. От ожидания встречи с самим собой настоящим, о котором он все еще помнил и хранил в своем сердце, у него захватывало дух. До этой встречи оставалось всего лишь несколько предложений.

Он дочитал их. Словно, марафонец из последних сил пересекая финишную черту.

Он еще не знал что победил. Слишком много сил он отдал для этой победы. Он знал только одно – кому он эту победу посвятил.

Павел закрыл тетрадь. Бережно погладил ее красную обложку. Достал из кармана плаща телефон, включил его и нажал кнопку быстрого набора самого дорогого для него номера.

– Дорогая, привет!

– Ну, слава богу, где ты пропал? Я уже волноваться начала и телефон твой молчит.