А мороз даёт себя знать, он уже доходит до сердца, дыхание останавливается. Не просохшие за ночь бушлаты и ватные брюки затвердевают, кажутся бронёй. Слова, вылетающие изо рта, становятся тяжёлым паром.

Наконец, вышла последняя бригада. Начальник конвоя в последний раз пересчитывает ряды, читает утреннюю молитву: шаг вправо, шаг влево… — по врагам народа без предупреждения!

— Слышали?

— Слышали! — раздаётся ответ колонны.

Люди уже замёрзли, а потому с нетерпением ждут команды «Ма-а-рш!»

Летом положение несколько иное, в особенности среди колонн, работающих по устройству «тульского забора» для нового лагпункта, вышек, казарм для конвоя. На вопрос: слышали? — не отвечают, или отвечают недружно, вразнобой. Начальник злится, требует дружного ответа. Торговля продолжается долго, пока не надоест какой-либо из сторон. Чаще всего — это начальник конвоя, в особенности, когда вместо дружного ответа — «слышали», с разных сторон раздаётся — «не слышали, повтори!», что сопровождается смехом в благодарность «острякам».

Но безнаказанными подобные «шутки» не оставляются. В «пути следования» начальник обязательно посадит, а то и положит колонну в грязь, что зачастую происходит и не в ответ на «шутку», а просто «по настроению» — поругался с женой, плохо спал или получил нагоняй от своего начальника. И вот колонна лежит, а конвой потешается — стреляет над головами людей.

А если холодно, то остановит всю колонну и в течение получаса наводит «порядок». Кто-то закурил, кто-то шёл, не взяв под руку соседа, кто-то разговаривал с соседом, в общем, повод к этому всегда находится — «были бы люди, а дело всегда будет».

Провинившегося стараются вытащить из рядов в сторону.

— На-пра-во! — командует начальник. — Три шага вперёд! Ма-арш!

Но не тут-то было! Все отлично знают, к чему может привести исполнение это команды.

Могут подстрелить за попытку к побегу, ведь не зря же предупреждают всякий раз, что «конвой стреляет без предупреждения». А потому из строя никто не выходит. Начальника это бесит, он кричит: «Выходи, застрелю как собаку!» — но всё бесполезно. Заключённый из строя не выходит. Кругом поднимается крик:

— Веди, начальник, он больше не будет!

— Замёрзли, гражданин начальник, веди скорее!

И колонна продолжает свой путь, люди стараются больше не дразнить конвой, а последний — не замечать «нарушений».

Наконец колонна подходит к воротам «производственной» зоны, к шахте «Шмидтиха». На воротах — красное полотнище с надписью большими буквами: «РАБОТА — ПУТЬ К СВОБОДЕ!» А несколько ниже — другой транспарант: «ВЫДАДИМ НА-ГОРА СТО ТОНН УГЛЯ!»

Из шахты, прилепившейся к воротам, выходит начальник конвоя зоны и шахтный (от производства) нарядчик. Одни сдают, другие принимают. Как правило, счёт и здесь не совпадает, а потому процедура тянется бесконечно долго и нудно. Но всему приходит конец.

За колонной, врассыпную бросившейся в разные стороны к местам своей работы, закрываются ворота.

Внутри производственной зоны, огороженной проволокой, также, как и жилая — с вышками, предзонником, запреткой, — охраны нет. Тысячи людей здесь вооружены ломами, кирками, лопатами, топорами. Несмотря на это, многие надзиратели проходят в зону, конечно, не из служебного рвения, а по сугубо личным мотивам. Просто «пошакалить». На территории зоны есть столярные, слесарные, ремонтные мастерские. В этих мастерских заключённые всеми правдами и неправдами умудряются делать алюминиевые портсигары, зажигалки, латунные колечки и серьги, шкатулки с выжженными затейливыми узорами по крышке и стенкам, вёдра, бидоны для молока, фанерные баулы, чемоданы и много-много разных вещей, так же необходимых на Севере, как и на юге.

Вот и ходит надзиратель, вынюхивает, где и чем можно поживиться. Он не думает сейчас об окружении, о котором ему прожужжали уши, его не смущает топор в руках «врага народа». Он каким-то внутренним чутьём понимает, что «враг народа» на него не посягнёт, не тронет его. Он, думается, и сам не верит такому изобилию «врагов». Он видит, как трудятся эти люди, он слышит, о чём они говорят, и ему становятся непонятными утренние и вечерние «политчасы», направленные на убеждение его «быть беспощадным к врагам народа».

Но он — солдат, давал присягу, а потому он двоится, он мечется, он теряется в догадках, если ещё способен о чём-то думать и размышлять.

Огромная масса людей давит на него, постепенно «разлагает» его. Вот почему и конвой, и надзиратели очень часто меняются.

Идейные руководители и вдохновители боятся влияния заключённых, и не только часто меняют своих людей, но из тех же соображений и заключённых не держат подолгу в одном лаготделении, на одной и той же работе. Их перебрасывают из одного лагерного подразделения в другое, из одного лагеря — в другой: из Норильска в Караганду, из Караганды на Колыму, в Магадан, Тайшет, Воркуту. Да мало ли мест, куда можно перебросить людей?!