— Вот подлечишься и выйдешь, — поддержал Феофана товарищ.

Феофан взвился, будто его ударили в самое чувствительное место.

— Я — больной, что ты меня лечить собираешься? На, глянь, — Феофан стащил с себя розовый халат и остался в одних розовых трусах, впрочем, на них тоже был фирменный знак — пять серпиков. — Вот, вот, смотри, — он стучал себя ручищей по удивительно молодому телу. — Я больной? — Феофан высунул язык, потом задрал вверх кровавое изнутри веко. — Глянь. — Он подсунул под глаза Варфоломееву голубоватые от неба белки. — Сто двадцать на восемьдесят, и никакой ипохондрии.

— А когда эксгуматор отключили? — спросил Петрович.

— Да вот, на новолуние, как отрубили. Ты-то сам один из последних, поди, и будешь. Подожди, подожди, — опомнился Феофан, — а где же ты две недели пропадал? Вот дурья башка, как же я раньше не сообразил! Стой, стой, стой, может, не случайно тебя на место Курдюка прописали? А я язык распустил, — Феофан натянул снова халат и стал подозрительно осматривать землянина.

Тот высказал предположение:

— Может быть, я в реанимационной две недели лежал?

— В реанимационной? — задумчиво повторил Феофан.

— Да.

— Две недели?

— Две недели, — уже более уверенно сказал землянин.

— Петрович, я по роже вижу — ты врешь.

— Почему?

— Я же говорю, по роже, — Феофан сел обратно на стул. — Да-а, ты фрукт, интересно, интересно, — удивлялся Феофан каким-то своим мыслям. Понимаешь, Петрович, его преосвященство из восьмой палаты в реанимационной помогают, они там втроем через два дня дежурят по очереди. Так ты знаешь, они уже недель пять как без работы скучают. Вот разве что вчера был вызов… — Феофан проникновенно посмотрел на землянина. — Постой, постой. — Он поднял с тумбочки баранью ногу, переложил ее в сторону и развернул просаленную газету. Несколько раз взглянул на газету и на Варфоломеева и наконец спросил:

— Ты?

Землянин промолчал, а Феофан развернул перед ним газету, какие-то «Центрайские ведомости», и еще раз спросил:

— Ты?

Землянин согласно прикрыл глаза. В газете крупным планом был представлен фотоснимок, на нем Урса делает искусственное дыхание лежащему поперек соборной площади человеку. Чуть правее, над Урсой стоит приват-министр, слегка наклонившись, как бы с удивлением рассматривая нарушителя порядка, сзади виднеется гильотина с обезглавленными телами.

— Ничего не понимаю. Выходит, вы вдвоем решили… — Феофан резанул себя ладонью по горлу. — Да, но почему здесь? Почему в эксгуматоре? Почему ты здесь в эксгуматоре опять? Ни хрена не понимаю. — Феофан облизнул с ладони бараний жир. — Постой, может, ты коренной, гражданин, а никакой не товарищ? Тогда зачем тебе анкету заполнять, бррр… Что ты молчишь, объясни человеку. Когда прибыл в Центрай?

— Вчера ночью.

— Ты подумай, подумай хорошенько, дурья башка, не заводи меня в смущение ума, отвечай толком.

— Хорошо. Слушай, Феофан. Мы вот с тем вторым, — Варфоломеев сделал паузу, — прибыли на вашу планету из космоса. Вчера ночью, может быть, даже позавчера.

— Оттуда? — Феофан ткнул в розовый потолок.

— Да, — для простоты подтвердил землянин, но тут засомневался, как бы объяснить понятнее.

— Знаю, знаю, — Феофан махнул рукой. — Небесная твердь, альмукантаранты, эпициклы, дифференты, плавали…

— Ну, примерно так, — поддержал Варфоломеев. — У нас там планета хорошая, зеленая, похожа на вашу, Земля называется.

— Наша тоже земля называется, — теперь поддержал Феофан, как бы давая знать, мол, ничего удивительного, как же еще может обитаемая планета называться, не вода же.

— У нас много городов, стран, и даже спутник есть, зовется Луна…

— Луна, — повторил Феофан и незаметно посмотрел на часы. — Ты успокойся, товарищ Петрович, не волнуйся, я же понимаю — луна, спутник, спутницы… Ты, главное, не волнуйся. — Феофан еще раз посмотрел на часы, уже озабоченно. — Я, пожалуй, пойду пока, скоро обход.

Варфоломеев закрыл глаза, чтобы не видеть Феофана, не видеть его сочувствующей рожи. Не поверил. Феофан завернул баранью ногу в газету, смахнул крошки с тумбочки и, тихо ступая на цыпочках, вышел.

Несколько минут Варфоломеев пролежал с закрытыми глазами, обдумывая создавшуюся комбинацию. Он вдруг вспомнил про шею и до него дошло, что она уже не болит. Тогда он открыл глаза, разумно полагая, что вместе с болью исчезнет и навязчивое изображение розовых покоев. Нет, покои были на месте. Стены источали стерильный свет, календарь показывал первый день после полнолуния, кондиционер за спиной высасывал остатки сигаретного дыма. Все работало, тихо, бесшумно, качественно.

Один, наконец один, парит в синем небе над облаками в теплом летнем воздухе, свободно, без напряжения, как во сне. Струится белым флагом на пол простыня, стучит сердце в боку, играет семиструнная музыка. Так можно было лежать долго, и он лежал, слушал, прислушивался, не зашумит ли яблоневый сад, не упадет ли прозрачный плод белого налива, чтобы разбудить его для открытия закона притяжения между добром и злом. Дверь открылась. В покои вошла Урса с серебряным подносом, а за ней вежливый человек в докторском халате.