Роуч нехотя убрал руку с оружия.

– Я так понимаю, – продолжил Фиттль, обращаясь к констеблю, – оплата стандартная?

– Что? – Мистер Гун сдвинул хмурые брови. – Стандартная оплата?

Свечник понял причину возмущения неверно и поспешно добавил:

– Ну и, разумеется, чаевые за беспокойство.

– Вы забыли праздничную надбавку, – прорычал Гун.

Говард Бек заверещал от ужаса. Ему стало ясно, что спасать его никто не собирается. Всем плевать, если какую-то куклу сожгут в бочке…

– Вот так бы сразу, – рассмеялся Фиттль и полез в карман за бумажником.

Гун шагнул к свечникам и их жертве, чтобы получить вознаграждение за беспокойство.

– Как вас звать, мистер Констебль? – спросил Фиттль, открывая бумажник. – Я должен отчитаться перед боссом за непредвиденные траты.

– Моя фамилия Гун, – представился констебль. – Двадцать лет служу в полиции Габена. Тумба на улице Вишневой. Номер жетона: «5-18-взятки-не-беру».

– Что?! – недоуменно глянул на него Фиттль, а в следующее мгновение дубинка в руке констебля вспорхнула и, прежде чем оба шушерника успели что-либо предпринять, врезалась в челюсть одного, а затем в лоб другого.

Свечники заревели от боли и выпустили куклу. Та приземлилась на четвереньки возле бочки.

Гун снова поднял дубинку. Один из пришедшихся вскользь ударов выбил из рук Фиттля бумажник, и тот, кувыркаясь в воздухе, полетел прямо в огонь.

Говард Бек извернулся и успел схватить бумажник прежде, чем тот нырнул в бочку. После чего быстренько спрятал его в карман своих полосатых штанов.

Гун между тем продолжал охаживать свечников дубинкой, все приговаривая: «Не на того напали! Думаете, вся полиция в Габене продажная?»

Свечники визжали и прикрывали головы руками.

– Ай! Ой! Проклятый флик! Прическу не помни!

– Терпеть не могу модников, – буркнул Гун, еще пару раз стукнул каждого дубинкой, после чего умело защелкнул наручники на запястьях обоих бандитов.

– Так вам и надо! – воскликнул Говард Бек, пнув одного из свечников по ноге. – Чуть меня не сожгли! Если бы не мистер Гун…

Констебль наделил куклу хмурым взглядом.

– Во что ты опять влез, Говард?

– Та я же не причем, мистер Гун! Я себе просто прогуливался, присматривал гуся на ужин. А тут эти – как выскочат! Как закричат: это ограбление!

Констебль наделил его взглядом, преисполненным сомнения.

– Они тебя ограбить пытались?

– Ну да! О том же и речь! – Говард попытался схватить Роуча за нос, но констебль мягко отпихнул его в сторону. – Что мы с ними сделаем, мистер Гун? Может, в бочку засунем? Будут знать, как пытаться сжечь честную куклу!

– Еще чего, – буркнул констебль. – Я отведу их на Полицейскую площадь – пусть ими занимается сержант Брум.

– Да их же сразу отпустят!

– Такова процедура, – твердо сказал Гун. – Ничего не попишешь. Я должен доставить арестованных в Дом-с-синей-крышей.

Говард отряхнулся от снега, подобрал свой котелок и натянул его на голову.

– Надеюсь, им всыплют как следует.

– Постарайся ни во что не встревать, Говард. – Гун наделил куклу строгим взглядом. – Меня может поблизости не оказаться. Ты же не хочешь, чтобы мадам Дуддо горевала из-за тебя?

– Ладно-ладно, – проворчал Говард Бек. – Мне еще гуся добывать. Спасибо за помощь, мистер Гун!

Говард развернулся и припустил прочь по переулку. Его головешка запрыгала на тонкой шее.

– Передай… передай от меня поздравления мадам Дуддо с праздником! – воскликнул Гун вслед Говарду, но тот уже не слышал.

Констебль отобрал у обоих свечников револьверы и ножи, вытащил из-за поясов спрятанные удавки.

– Пошагали! И без глупостей!

– Ты пожалеешь, флик, – прошипел один из бандитов, держась за голову. – Ты схватил свечу и обжегся!

– Честно говоря, я уже жалею, – вздохнул мистер Гун. – Из-за вас теперь топать через полгорода. Эх, ну хоть согрелся.

***

В темном переулке неподалеку от Чемоданной площади раздался звон, и на гармошечном механизме из жилетного кармана некоего господина выпрыгнули часы, крышка открылась. Господин узнал время, и часы вернулись обратно.

В переулке снова поселилась тишина. Со стороны могло показаться, что там никого нет, а высокая фигура в цилиндре и пальто с высоким воротником и пелериной, какие носят в районе Набережных, – это не более чем груда старого хлама, одна из многих, сваленных на задворках вокзала. И уж точно никто не разобрал бы в ней известного в определенных кругах доктора Эдварда Эрмана по прозвищу «Механист».