— Нет, — решительно рубанула воздух Ковалева, — это память о Степе. Мы в этой квартире когда-то все сами делали, а потом ее обставляли. Понимаешь?

— Понимаю, Нин. Только Степы твоего уже семь лет как нет в живых. Пора бы уже…

— Да, Тань, — перебила меня подруга, — тебе пора домой, да и у меня дела.

Обиделась. Впрочем, как и всегда при воспоминании о ее покойном супруге. Но я предпочла забить на это, а уже спустя час входила в свою маленькую студию, что снимала вот уже три года в спальном районе столицы.

Это были тридцать два квадратных метра моей личной крепости. Неприкосновенный бастион, куда я допускала только избранных. Здесь, за железной дверью, я переживала свои взлеты и падения, вот и теперь прошла и уселась на диван, тупо оглядывая пространство.

И совершенно не понимала, что мне делать дальше.

Изводила себя весь день страшно. На нервяке перемыла квартиру, перегладила все постельное белье, перестирала шторы, разложила в шкафу все вещи по цветам и даже окна надраила до идеального блеска. Умаялась как проклятая, а от навязчивых мыслей в своей голове так и не избавилась. Нет-нет, да замирала каменным изваянием и снова пропускала через себя бурю воспоминаний, а потом летела на кухню и жадно хапала ледяную воду.

Потому что стыдно. Потому что недопустимо. Потому что нельзя!

Но понедельник, как бы я того не хотела, все-таки наступил, и я, дерганная и с искусанными губами, хоть и с опозданием, но появилась в офисе. Все оглядывалась по сторонам, короткими перебежками добралась до лифта, а на своем этаже словно мышка прошмыгнула за рабочий стол в огромном опенспейсе. И — в компьютер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Хотя, каюсь, прислушивалась к каждому звуку и шороху, боясь увидеть Хана и его стальной взгляд, устремленный прямо на меня.

Извелась неимоверно. Как еще глаз дергаться не начал, я не знаю. Но на послеобеденное совещание я шла как на эшафот: ноги ватные, руки трясутся, в груди бухает, кровь в венах бурлит.

Страшна!

Вот только в кресло руководителя вместо Хана сегодня сел его первый зам, а потом одним предложением подарил мне такое облегчение, что я растеклась прибалдевшей лужицей на своем стуле:

— Напоминаю, Марка Германовича до понедельника не будет, он улетел во Владивосток. Но мы не расслабляемся и пашем, господа. Поехали…

О, я не поехала. Я летала! Порхала, парила и вообще была явно не в себе от счастья. Неделю без Хана — это же так чертовски много, так божественно прекрасно!

Вот только уже спустя несколько часов мне пришлось стереть улыбку со своего лица, а потом вспыхнуть от праведного гнева. И все из-за посылки, которую мне вручил появившийся за пятнадцать минут до конца рабочего дня курьер.

— Сажина Татьяна Юрьевна? — спросил парнишка и поправил фирменную кепку.

— Я.

— Это вам, — протянул он мне черную матовую коробку, повязанную алым бантом и удалился.

А я осталась сидеть и недоуменно хлопать глазами. Правда, любопытство взяло верх над здравым смыслом, и я все-таки приоткрыла коробку, а потом и заглянула внутрь. И тут же ее захлопнула.

— Похотливая скотина! — прошипела я мстительно и брезгливо оттолкнула от себя посылку.

Наверное, не нужно вам объяснять, что остаток рабочего дня я просто сидела и тупо пялилась на черный матовый картон и алый бант? Ну вот и здорово, потому что именно так и было. Я полировала их взглядом, а потом, словно какое-то мерзкое насекомое, подхватила кончиками пальцев и тут же запульнула все это хозяйство в мусорное ведро.

Потому что там ему было самое место!

А вскоре уж подошло время идти домой. Вот только сложив в сумку свои нехитрые пожитки, я на минуту задумалась о том, что нельзя вот так просто взять и оставить такую очевидную улику у всех на виду. А вдруг уборщица посмотрит, что внутри, и разболтает о находке у меня под столом.

И все — считайте моя песенка спета. Пинком под зад и с волчьим билетом на все четыре стороны, тогда как Хану ничего за его проступок не будет. Биг босс же, да и отец его — президент компании, ну пожурит сыночка за шашни на рабочем месте, не более.

Именно потому я все-таки нагнулась и вытащила из мусорного ведра коробку, перехватила ее под мышкой и только тогда двинула в сторону выхода. А уж придя домой, поставила ее на журнальный столик перед телевизором и только сейчас задумалась о том, что какого же черта я не выбросила ее в мусорку рядом с домом?

Дура, потому что!

Водрузила картонку на журнальный столик и двинула к кухонному уголку, чтобы приготовить себе ужин, а после целый вечер сидела и полировала красный бант возмущенным взглядом; все ругала про себя беспардонного начальника.