То было время междоусобиц. Дело могло обернуться и народным восстанием, если бы не благородное упорство и ораторский талант Филлиуса Второго. Благодаря врожденному дару убеждения, который король чеканил в течение всей своей долгой жизни, ему таки удалось обуздать взбунтовавшихся граффов. Одним погожим летним днем он вышел на окруженный балюстрадой балкон Мартовского дворца и выступил перед переполненной граффами площадью. Речь его была длиною с дюжину часов. Все это время Филлиус говорил и говорил, превозмогая страшный гул и улюлюканье. С площади его закидывали гнилыми персиками, но король не сходил со своего пьедестала и делал паузы лишь на краткие глотки воды. Речь его была спокойной и вымеренной, голоса он не повышал, а сам держался уверенно, при том что подбородка он не поднимал, а напротив, опускал его вниз, на суд своего упрямого народа. Ближе к концу манифеста буйный свист на площади начал стихать; улюлюкать граффы попросту устали и вместо этого принялись действительно слушать. В тот день было сказано много правильных слов: о важности дружбы и ценности различий, о пользе путешествий и необходимости обмена опытом. И лед тронулся. Ночью того же числа король Филлиус Второй праздновал победу.

Его манифест вошел в историю как самый продолжительный и храбрый, а Филлиуса Второго провозгласили Великим Оратором, выставляя его на пьедестал Великих, где он по сей день стоит бок о бок со своим знаменитым прапрапрадедом. С тех пор закон о строжайшей обособленности был упразднен и Граффеория открыла свои границы. Граффы начали путешествовать в другие страны, а иностранцы – посещать Граффеорию.

Тайна Граффеории больше не была тайной.

Тот самый Белый аурум, что правил королевством вместе с королем, имел необычайное свойство. Узнав о нем, мировое сообщество вмиг нарекло Белый аурум восьмым чудом света. Граффеория стала принимать заграничных гостей, жаждущих испытать те дары, которые артефакт распространял.

Белый аурум негласно делил всех людей, которые находились на территории королевства, на восемь ипостасей. Восемь категорий, восемь призваний, восемь сущностей. У этого есть много названий, и все они по-своему верны.

Левитанты, эфемеры, иллюзионисты, кукловоды, отражатели, штурвалы, телепаты и материализаторы.

Каждая из ипостасей давала своему носителю уникальный дар – невидимая щепотка волшебства, просыпанная над человеком, как только тот вступает на земли королевства. Восторг и благоговение испытывал неискушенный носитель, который ни с того ни с сего мог подняться в воздух без какой-либо посторонней помощи. А он всего-навсего приобрел навык левитанта: летать. Но стоит помнить, что скрытый дар, закупоренный в Белом ауруме, не поддается чужим желаниям и уговорам, он сам решает, какой именно дар приобретает человек. История помнит немало творческих людей, которые мечтали стать иллюзионистами, а по прибытии в королевство возымели дар эфемера. Перезагрузки не будет – таково окончательное слово белого камня.

Иностранцам нравилось приезжать в Граффеорию и испытывать на практике ее щедрые дары. Однако приключению не дано длиться вечно, и как только человек покидал земли королевства, его покидал и приобретенный дар. Даже прирожденный графф, переступая границу, терял свою ипостась. Таков нерушимый закон белого камня: его дар распространялся вокруг него строго на диаметр, равный протяженности Граффеории от восточной горной цепи до западных сосновых лесов. Хитрая математика, позволяющая граффам чувствовать себя особенными.

Ирвелин Баулин была отражателем. Дар отражателя – создавать стены, твердые и крепкие, но при этом совершенно невидимые – такие, что ни один человеческий глаз не может за них зацепиться. Ирвелин сильно скучала по своему навыку. В детстве она называла свои стены щитами – ее оберегами от назойливости окружающего мира. И теперь, вернувшись в Граффеорию, чтобы добраться до самой высокой полки платяного шкафа, она создавала невидимую ступеньку, поднималась на нее и хватала добычу. А после – ступенька исчезала, с гордостью выполнив свое предназначение.

На следующее утро после возвращения Ирвелин снова вышла на Робеспьеровскую. Она постаралась выскочить из дома как можно раньше, чтобы избежать компании того настырного граффа, Августа. И у нее получилось, парадная томилась в утреннем безмолвии без лишних свидетелей. Подставляя лицо осеннему солнцу, Ирвелин Баулин неспешно вышагивала по петляющим улицам. В ее голове играла музыка, ее пальцы в аккомпанемент сознанию прытко отбивали ритм на юбке три четверти, а ее большие глаза смотрели вокруг с нескрываемым удовольствием.

Кажется, столица Граффеории не желала идти в ногу со временем и осознанно застыла в средневековье. Низкие каменные дома выстроились в шеренгу, заслоняя собой дворы и площадки. В бескрайнее небо глядели треугольные крыши, покрытые «чешуйками дракона» – гордостью столичных материализаторов или попросту зеленой черепицей. Каждый гость королевства мог оценить здесь обилие скверов и садов, блестящие воды реки Фессы, каменные фасады и круглые слуховые окошки. Тех тринадцати лет, что Ирвелин отсутствовала, будто и не было. Граффеория встречала ее в своем прежнем обличии, а воздух Граффеории, как и прежде, был пропитан явными странностями.

Многие из встречающихся на пути левитантов не шли, а парили в полуметре от земли. Некоторые из них даже пренебрегли уличной обувью, брыкая ступнями в носках; прохладный осенний ветерок левитантов ничуть не смущал. Временами по улицам проскальзывала темная вертикальная тень, огибая на своем пути спокойно шагающих граффов. «Даже в таком ненормальном месте, как Граффеория, приведений не существует!» Вы – не графф, если не произносили эту фразу хотя бы дважды. Тенями были эфемеры, которые, всего вероятней, куда-то сильно опаздывали и включили свой навык скорости на полную мощь.