– У меня есть предположение, – замер мужчина, – насколько сильно ты хочешь жить, Фэр?

Вниз по спине прокатилась волна ужаса. Воздух из горла вышел с писком.

– О… очень сильно хочу, – прошептала в ответ, на секунду замешкалась, а после рванула вправо, едва не сбив с ног плывущую навстречу женщину в красном.

– Что произошло?! – она прижала тонкое кружево на собственных ладонях к шёлку на бедрах, – Парзи… милый, вам нужна моя помощь?

Коридор тянулся настолько долго, что я могла различить их голоса спустя сотню своих быстрых шагов, даже тогда, когда подняла подол длинного платья до колен. Ткань жестоко смялась в кулаке, пока я перебирала ногами.

– Окружить башню! Цель – Ауфэр Ньянг, – раздавал приказы кому-то мужчина, – иглы с блокатором. Никаких пуль. Первоочередные действия мои.

Ньянг?

– Я сообщу, что вы задержитесь, – заискивающий тон женщины.

Я успела добраться до лестницы, свернула с пролёта и заметила идентичный прошлому коридор, прежде чем замерла под прицелом не менее десятка тонкоствольных ружей. Винтовок? Штуцеров?

– Празднование терпит, – голос Белых перчаток с высоты одного пролёта, – нам нужно провести новую диагностику, Рэффи. Именно сейчас, пока ты находишься в своём «состоянии».

Он поспешно спускался, а я не знала к кому безопаснее стоять спиной – к нему или к людям с оружием. Секундная заминка позволила сделать выбор. Мужчина был опаснее.

– Твоя жизнь дорога и мне, Рэф, – не спускал меня с прицела своих глаз он, – поэтому мы должны беречь её вместе.

Я помотала головой.

– Вы хотите меня… искоренить, ведь так? Я… кажется болею, а вы не хотите меня лечить! – вырвалось плаксивое у меня.

Он остановился напротив меня вновь. С прямым, казалось, печальным затуманенным взглядом и невысказанным решением.

– Единственный сносный вариант – ты ответвление сознания, Рэффи. Сбой. И тебя и в самом деле нужно устранить, – он немного приподнял подбородок, – но совсем не так, как ты предполагаешь, – плавный шаг ко мне, – доберёмся до лаборатории, проведем диагностику и вольём тебя в общий поток сознания. Ты почувствуешь себя единой, – усталый выдох, – как и несколько раз до этого.

Глаза тревожно сузились.

– С-сбой? – переспросила у него.

Медленный утвердительный кивок.

– Но я не хочу быть единой с кем-то, – шёпот, пока я отступаю к матовому стеклу за спиной, – я хочу быть одна. С-самой собой.

Мужчина прикрыл глаза. На несколько секунд – пока я пятилась, а стволы ружей всё ещё были направлены в моё плечо.

– Никогда не выходит, – дёрнул уголками рта тот, у кого были кровавыми глаза, – значит: Trau…

Договорить он не успел – мои пальцы коснулись его губ в останавливающем жесте, последняя буква слова осталась лишь в его уме, а карие глаза удивлённо расширились.

– Не нужно, – так и застыла я, – я очень хочу жить.

Этаж над облаками, на котором мы сейчас находились, стал весомым доводом к сотрудничеству. Окно подсказало.

– В этом и подтекст. Основание кровоточащего рубца, Рэф, – убрал мою руку от своего лица он, – я сделаю всё, как нужно. Обещаю, что ты ничего не вспомнишь, – и на выдохе, -Traum.

Безвыходность.

***

– Тильда Стандэн – криворукая задница! – кричала десятилетняя я, смотря на собирающую отцовский портсигар сестру, – папа тебе за это запретит сидеть вечером с нами, ха! – видя испуг в её глазах, – останешься без ужина и умрёшь ночью от голода!

Семилетняя Тиль утирала пальцами влагу с глаз, оставляла на сигарах темные пятна, отряхивала их от каминной пыли и сажи, а после складывала в металлический короб.

Я ненавидела её всем сердцем. Мама в порыве злости как-то выкрикнула, что его у меня вовсе нет, раз я могу быть настолько злой к сестре. А Тильда была доброй, она часто ябедничала, но только если я дразнила её, забирала или ломала вещи, или запирала её кукол в клетке попугая в своей комнате.

– Ты пойдёшь со мной на площадку? Ты обещала маме, – она неуверенно подняла на меня глаза.

Я запомнила именно этот взгляд: молящий, заслонённый слезами почти на треть и полный осознания того, что умолять меня бесполезно. А ещё чувство внутри меня – упоение своей властью, едкая мерзкая чернота, злорадство, грубость, ненависть, осознание собственной безнаказанности.

– Я что, каждый день должна тебя выгуливать? – я усмехнулась, – как собаку? – подалась вперёд с насмешкой, – иди играй с другими плаксивыми детишками!

Она низко опустила голову, едва касаясь подбородком собственной груди.

Я даже представить боялась насколько больно и тошно ей было в такие мгновения. Вся её жизнь была адом, в котором главными демонами, как бы это ни было странно, были её сестра и отец.

Все началось в тот год, когда мне исполнилось три. Я мало что помнила, кроме одного беспокойного дня, когда мама плакала больше всего. Она делала это раньше, но что может понять настолько невеликий ребенок, уже тогда осознающий, что она слаба? Я презирала её за это до поздней юности. Жалела почти всегда, но не могла понять, почему она не делает даже вздоха без чьей-либо помощи.