Бедняки охотно вступали в колхоз. Опыт совместной работы в тожземе подсказывал им, что в колхозе будет лучше. Не все, конечно, шло гладко, не плавало, как говорится, маслом в теплой воде. Богатые да прижимистые свой скот норовили оставить у себя, «жертвовали» своим родственникам, детям, якобы живущим самостоятельно. Слишком осмотрительные и недоверчивые выжидали: что-то будет дальше.

— Через годик вступим, — говорили они.

Больше всех шумела о колхозе молодежь, горой стояла за новую жизнь. Но были и такие, кто зло высмеивал «общую чашу», якобы принудительный труд, уравниловку. Нет-нет да слышались на селе припевки:

Вообще говоря, тувинские колхозы вначале мало чем отличались от тожземов. Членство во многом было «вольным», и араты довольно часто перекочевывали из одного колхоза в другой, искали, где лучше. И пели так:

Эрес возвращался в родное село, словно верная птица к родным гнездовьям: власть земли, где он родился, вырос и познал первые радости, сильна и безотчетна...

Кто знаком с этим, кто знает, какое чувство охватывает человека, возвращающегося после долгого отсутствия к знакомому ночлегу, тот поймет, как тревожно и радостно было на душе молодого сержанта. Деревенский житель не делит свое село на улицы и площади, с которыми познакомился в разное время и при разных обстоятельствах. С малых лет родное село ему знакомо до последнего плетня и колдобины на дороге. И солнце, и тучи, и ветер, и запахи его — свои, особенные, неповторимые. Таких больше нет нигде. И сколько бы раз он ни уезжал и ни возвращался, село всегда волнует, печально и радостно.

На околице Эрес попросил шофера остановиться, достал из кармана бумажник.

— С солдат не беру. — Шофер покачал головой, сдвинул на затылок промасленную кепку и открыл дверку кабины. Он был веселый, этот молодой, чуть постарше своего пассажира, водитель.

— Я же демобилизованный...

Шофер взглянул на погоны Эреса и, желая покончить с разговором, заметил:

— Эх, служба! Я ведь тоже недавно оттуда...

Эрес вылез из кабины. Машина въехала в село, поднимая пыль, и скрылась за поворотом. Чтобы не привлекать к себе внимания, пошел задами. Заглянул к соседям, которые всегда были добры к нему и к его старикам. Хозяева обрадовались гостю. Не успел Эрес осмотреться, как на столе появилась всякая снедь. Пришли еще люди. Все они интересовались его службой, наперебой советовали, где лучше устроиться. И ни единым словом не обмолвились об Анай-кыс, будто ее и на свете не было.

Потом Эрес направился к подножию холма, где начиналась тайга. Там, на небольшой полянке, которая всегда первой освещается лучами восходящего солнца, у старой березы, спали вечным сном его старики — мать и отец. По дороге Эрес нарвал букетик полевых цветов и вот теперь стоял перед могилками родителей без фуражки.

Таежный ветерок играл его волосами. Вперемежку с солнечными бликами по поляне ходили тени. Эрес вспомнил наказ отца перед уходом в армию. «Настоящий мужчина должен беречь и защищать честь своего Отечества и честь своего отца. Не забывай этого, сынок!»

Он разделил букет на две равные части, положил на могилы отца и матери. Постоял, потом надел фуражку и повернулся... Эжен-не сулде бо! [13] На него в упор смотрели черные глаза Анай-кыс.

Какое-то время Эрес недоуменно смотрел на знакомое лицо, на родинку, чуть вздрагивающие губы Анай-кыс. Гулко стучало сердце. Нет, он не станет ни расспрашивать Анай-кыс, ни упрекать ее. Пусть только она сейчас же исчезнет с его глаз. Задыхаясь, спросил:

— Зачем пришла?

Анай-кыс вздрогнула, сморгнула слезу и отвернулась, продолжая стоять.

Солнце, умостившись между двумя горными вершинами, тихо играло закатными красками. На небе то пламенели, то тускнели облака. Эрес смотрел на них и думал о том, что жизнь, как и облака, переменчива, каждому она дает свое, предрешенное.

Конечно, оно, это предрешенное, в разное время осмысливается по-разному. Не надо отдавать себя во власть случая, нужно быть твердым, не поддаваться слабости.

— Не сердись, Эрес. Любовь — это совсем другое, чем то, что у нас было. Останемся друзьями. Пошли.

Они медленно направились к селу. Но не успели сделать и десяти шагов, как услышали:

— Эрес!

Эрес обернулся: от ельника шел человек. Лапчар!

— Услышал, что ты приехал, и вот...

Эрес раскинул руки:

— Дружище!

— Сколько лет, Эрес!.. Год, два, три, потом еще два сверхсрочных.

Вполуобнимку они пошли по тропке. Эрес взглянул в глаза дружка. Лицо Лапчара было сурово, на скулах проступили желваки. Он слегка отстранился и кивнул в сторону Анай-кыс: