— Мама, как только тебе станет лучше, обещаю привести сюда. Или домой, когда выпишут. Сама решишь, ладно?

— Кого это ты собрался с матерью знакомить? — знакомый бас за спиной. Отец. Не слышал, когда открылась дверь. — Ладно, не красней аки девица на выданье. Можешь не отвечать. Сидит твоя ненаглядная с ноутбуке, вокруг себя никого не видит. — Смеется в голос. — Каюсь, заглянул в кафетерий внизу.

— Пап, я тебя обожаю.

Реагирую на мамино пожатие руки. Оборачиваемся к ней: глаза блестят, а уголки губ приподняты в улыбке.

— Кариш, она тебе понравится, — подмигивает отец.

Побыв в палате еще немного, выходим. Маме утомительно долгое бодрствование, сон и отдых сейчас лучшие лекарства. Помимо помощи врачей, конечно.

Нахожу свою принцессу скучающей на диванчике. Ну конечно: ноут сел, а попросить помощи у сотрудников она постеснялась.

— Привет, — сразу сгребаю сокровище в охапку. Пара часов, а я уже соскучился. — Грустишь?

— Не — а, — улыбается. — Я размышляю.

— И о чем же?

— Сейчас расскажу. Сначала скажи, куда мы теперь?

— Не против, если заедем в офис? Зато потом я весь твой!

Смущается, глаза опускает в пол.

— Э — эй, — зову, — ты чего? Ничего же плохого не сказал?!

— Для меня все это, — обводит взглядом меня, зал, — слишком. Понимаешь? Еще вчера я…, — спотыкается, — а сегодня ты. И я еду к тебе домой. И…

Складывает руки в замок, ресницы дрожат. Нервничает. И я понимаю из — за чего. Поэтому беру под локоток, помогая выйти. Цепляю сумку с техникой, прижимаю девочку к себе и веду на улицу. Кажется, все — таки придется поговорить нам сейчас. Как бы подобрать слова, чтобы не испугать, не обидеть, не расстроить?

Думай, Давид, думай!

— Сядем в машину? Или на улице постоим? Сашуль?

— Можно в машине? — Согласен. Все — таки больница не самое лучшее место для разговоров. И фора в пару минут мне не повредит. Такие разговоры без подготовки — то еще «удовольствие».

Помогаю Саше устроиться на сиденье, пристегиваю ее. Обходя машину, замечаю отца: стоит, прислонившись к капоту, и внимательно наблюдает за нами. Машу рукой, на что получаю уверенный жест «класс» и широченную улыбку. С этим «благословением» отчаливаем.

Сначала обдумываю вариант обсудить животрепещущий вопрос в офисе. Но видя, как сильно девочка сжимает руки, планы меняю. Резко заворачиваю в первый же съезд, паркуюсь под деревьями, поворачиваюсь к ней.

— Скажешь сама, что тебя тревожит или мне начать?

— Я… я сама… Я, — отворачивается, — я не знаю, как объяснить. Попробую.

Голос дрожит, не отдавая себе отчета в действиях, отстёгиваю ремни и прижимаю дрожащее тело к себе. Делюсь своей уверенностью. Передаю через прикосновения свою нежность и заботу. Саша чему — то кивает, и продолжает:

— Давид… Дейв, — слегка улыбается, — у меня же никогда не было семьи. Ну — у, в самом настоящем значении этого слова. Понимаешь? — Пока не очень, но киваю, хоть она и не видит, сидя ко мне спиной. — Нет, брат как мог максимально мне дал любовь, заботу. Что мог и даже больше. И вот ты же тоже. Я сегодня вспоминала, как мы жили раньше. Мне кажется, что я тебя тоже помню. Но я про другое хотела…

Мне кажется, или она собирается плакать? Разворачиваю к себе и перетягиваю на колени. Хочу смотреть в ее глаза. Что не пойму, прочту в них. Наша эмоциональная связь сейчас настроена как никогда. Я физически ощущаю ее метания, волнение и боль.

— У девочек есть мама. Которая подскажет там, поддержит. — Слезы катятся, но она их словно не замечает. — Мама, которая научит. Я…

Саша закрывает лицо руками и громко всхлипывает. Секунду жду и убираю руки, начиная целовать щеки. Ничего другого, чтобы немного отвлечь, в голову не приходит. В моменте такой откровенности у самого внутри все дрожит. И не зря.

— Я так мечтала о маме. Маленькая, когда была в детдоме. Когда к нам пришла девочка из семьи, чьи родители погибли… моя соседка по кроватям… она рассказывала про родителей. Нам было по четыре года, по четыре! Но я до сих пор помню, как засыпала и представляла, что мама читает сказку, как мама поправляет одеяло, гладит по волосам… — Саша стирает мокрые дорожки ладонями и машет головой, — я… я просыпалась, ждала, а ничего не менялось. Ничего! Я ведь совсем не помню своих родителей. Не помню ни лиц, ни голоса.

На горле сжимается кулак, не меньше. Слов нет, могу только хрипеть. Внутри агония. Варюсь в ее боли, в осознании того, с чем она живет все годы.

— И вот ты. Я согласилась ехать к тебе… ну пожить… как… как…

— Как моя девушка? — выдавливаю. Голос все еще сиплый.

— Да. Как девушка. Но это все как — то… быстро как — то. Понимаешь? Как это выглядит? Я не знаю! Не знаю! Как правильно и как неправильно? А вдруг ты решишь, что я легкодоступная? А я же… — отворачивается, — я не знаю, мне некого спросить. И еще я боюсь, что ты…