— Не смей мне перечить! — взорвался капитан, потеряв терпение. — Спишь на посту, скотина!

Внезапно он замолчал и пристально всмотрелся в мое лицо — вероятно, старый осел решил, что я действительно сошел с ума. Не прибавив больше ни слова, он повернулся и подошел к переднему срезу юта.

— Мистер Тьюлипсон!

— Здесь, сэр! — откликнулся второй помощник.

— Поставьте к штурвалу другого человека.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался второй.

Через пару минут на ют поднялся старина Джаскетт, чтобы сменить меня. Я назвал ему наш курс, и он повторил его.

— Что стряслось? — шепотом спросил Джаскетт, когда я передавал ему штурвал.

— Да ничего особенного, — ответил я и отправился к срезу юта, где стоял капитан.

Я доложил курс и ему, но старый кашалот сделал вид, будто меня не замечает. Тогда я спустился на палубу, чтобы отдать положенный рапорт второму помощнику. Он выслушал меня довольно благосклонно, а потом спросил, чем я так разозлил капитана.

— Я только доложил ему, что видел по правому борту судно, которое сигналило нам флажками, — сказал я.

— Там нет никакого судна, Джессоп, — возразил второй помощник и пристально посмотрел на меня. Его лицо оставалось непроницаемым, но спокойствие, с каким он воспринял мои слова, показалось мне странным.

— В том-то и дело, что есть, — возразил я. — Видите ли, сэр…

— Достаточно, Джессоп, — перебил он меня. — Ступай на бак, отдохни, выкури трубочку. Ты понадобишься, когда мы будем перетягивать футропы. Кстати, когда пойдешь обратно на корму, захвати из подшкиперской мушкель. [87]

Я ответил не сразу: был настолько зол — никто не хотел меня слушать! — что на мгновение лишился дара речи. Впрочем, сыграли свою роль и сомнения.

— Есть, сэр, — пробормотал я наконец и отправился в кубрик.

После появления странного тумана, события начали развиваться с поистине невероятной скоростью. За каких-нибудь два-три дня произошло очень много всего.

Вечером того же дня, когда капитан прогнал меня от штурвала, мы стояли первую ночную вахту, длившуюся с восьми до полуночи. С десяти и до конца смены я должен был стоять впередсмотрящим.

Прохаживаясь по палубе полубака, я размышлял о том, что произошло днем. Вспомнив капитана, я обругал его про себя последними словами за тупость, однако некоторое время спустя мне пришло в голову, что на его месте устроил бы еще не такой скандал. Подняться на ют и обнаружить, что судно развернулось чуть не в обратном направлении, а рулевой, вместо того чтобы исполнять свои обязанности, уставился в абсолютно пустое море и к тому же несет явный бред, было бы чересчур для кого угодно. Я еще легко отделался — за такие штучки можно было отведать линьков. И дернул же меня черт рассказать ему о чужом корабле! Этот свой промах я могу объяснить только крайним потрясением и растерянностью, в противном случае я бы держал язык за зубами, как поступил бы на моем месте любой разумный человек. Ничего удивительного, что капитан решил, будто я спятил!

Потом я перестал думать о капитане и спросил себя, почему второй помощник так странно смотрел на меня утром. Неужели он знает больше, чем я предполагаю? Но если так, то почему он не хочет поговорить со мной откровенно?

В конце концов мои мысли снова вернулись к вопросу о природе и свойствах тумана, над которым я ломал голову весь прошедший день, да так ничего и не придумал. Впрочем, одна теория казалась мне несколько правдоподобнее остальных. Туман, дымка, марево — все эти видимые явления представлялись мне материальным воплощением границ некоей тончайшей сферы, внутри которой мы оказались заключены.

Размышляя обо всем этом, я продолжал прохаживаться из стороны в сторону, время от времени посматривая в сторону моря, которое почти совершенно успокоилось. Внезапно я различил в темноте какой-то огонек и, остановившись как вкопанный, впился в него взглядом. Если это был ходовой огонь какого-то корабля (а это казалось весьма вероятным), следовательно, загадочная сфера, внутри которой царили какие-то свои законы, перестала существовать. И, перегнувшись через борт, я с еще большим рвением стал вглядываться в ночь.

Почти сразу я понял, что это действительно зеленый судовой огонь, [88] который горел у нас на левой скуле. Неизвестное судно шло нам наперерез. Хуже того, оно находилось от нас в опасной близости — об этом говорили величина и яркость зеленого огня. Неизвестный корабль шел в крутой бейдевинд, а мы — полным ветром, поэтому по правилам судоходства уступить дорогу должны были именно мы.

Обернувшись, я поднес руки ко рту и крикнул второму помощнику:

— Огни на левой скуле, сэр!