Страшно. Но моя мечта — это не только медали. Это победа над собой. Я хочу первой в истории выполнить все четверные прыжки в одной произвольной программе. Хочу победить пресловутый возраст в семнадцать лет и оставаться в топе лучших фигуристок. Я готова жертвовать всем ради этого: временем, здоровьем, детством (как говорит моя мама).

Что ж, Анна Аксенова официально чемпионка мира. Как же горько! Все мечты рушатся в одно мгновение.

Два месяца я живу в аду. Был обычный день. Обычная тренировка и попытка единственного элемента, который мне не покорился — аксель в четыре оборота. Удачные попытки на тренировках были, но мало.

Роковой прыжок. Отталкивание и уже в полете надо льдом я чувствую нестерпимую боль, не группируюсь, как следует и неудачно падаю, разбивая колено, не могу встать. Болевой шок. Не могу пошевелиться.

Так моя жизнь разделилась на до и после.

За эти два месяца по словам психолога я должна пройти все стадии принятия своей боли и горя: шок, отрицание, гнев, торг, депрессия, тестирование, принятие.

Но как, скажите, можно смириться с тем, что твоя мечта не сбудется? Как принять, что годы детства, посвященные изнуряющим тренировкам пойдут прахом? Это просто невозможно!

И я постоянно мечусь от гнева, впадаю в депрессию, пытаюсь найти выход, пытаюсь отрицать очевидное, пытаюсь принять и снова отказываюсь, и так по кругу. Если эти стадии действительно существуют, то не для меня. Или я хожу по кругу, не знаю.

Вся моя семья сегодня была в сборе. Хотя такое бывает редко. Они говорят, что понимают, насколько мне больно. Но нет. Ничего они не понимают! Абсолютно. Моя мама — географ, а папа — доктор философских наук. Представляете, насколько они далеки от спорта? Но, если бы честной, то они мне не родные. Хотя и биологические родители к спорту отношения не имели.

Когда мне было семь лет, мои родители оставили меня и мою старшую сестру Леру с тетей и дядей, уезжая на выходные вдвоем за город. У них была годовщина свадьбы. Но они так и не вернулись. Водитель фуры заснул, тем самым в одно мгновение сделав нас сиротами. Так мы и остались жить у тети и дяди. Тетя Ира — родная сестра-близняшка моей мамы. Наверное, именно поэтому я быстро стала называть ее мамой Ирой. Позже в обращение ушло из речи имя, мама Ира стала просто мамой.

Наверное, я не так переживала потерю, как Лера, я была ещё маленькой, не до конца понимала, что происходит, тем более уже тогда вся моя жизнь крутилась вокруг льда. Мне некогда было горевать, мне нужно было тренироваться. Я часто вспоминаю фразу моей родной мамы Инны, которая сказала мне, что я буду олимпийской чемпионкой. Я так ей верила. А теперь… Я даже чемпионкой мира не стану.

Я так погрузилась в свои мысли, что не заметила, что мама зашла в комнату.

— Как ты? — осторожный голос матери вывел меня из страны самобичевания.

— Не знаю, мам. Уйди, пожалуйста, я хочу побыть одна, — сквозь слезы прошептала я.

— Я чай сделала, купила твой любимый ’наполеон’ в пекарне, которая в соседнем доме. Может пойдем, все вместе попьем чай? — ласковый голос матери меня только раздражал.

— Я же не ем сладкое, — ответила я на автомате и прикусила язык.

— Немного же можно, — попыталась увезти разговор в другое русло мама.

— Потому что я больше не спортсмен, да? Потому что меня все списали со счетов? — прокричала я в отчаянии.

Мама вздохнула.

— Никто тебя не списывал. Ничего страшного не произойдет, если отдохнешь немного.

Конечно! В пятнадцать лет уже олимпиады выигрывают, некоторые карьеру завершают. А я… Нет, эту боль разделить со мной никто не может. Родители не понимают, а как донести до них, я не знала. Это не первый наш такой разговор.

— Без льда — я никто, — зло выплюнула я маме.

— Не говори так! — мама начинала злиться, — у тебя вся жизнь впереди и ты можешь выбрать любую профессию.

Какая к черту другая профессия?! Я вообще не представляю, чем ещё можно заниматься, кроме коньков.

— Вся моя жизнь — это лёд! — кричала я.

— Милая, ты ещё так молода. Жизнь — это не только лёд. Тебе всего пятнадцать…

— Уже пятнадцать! Уже пятнадцать, мама! — мой крик, кажется, слышали все соседи.

— Всего пятнадцать, — повторила мама ласково, будто я маленькая, — жизнь не заканчивается на катке.

— Заканчивается! Ты не понимаешь! — я закрыла лицо ладонями и стала громко рыдать.

— Не понимаю, — подтвердила она, и стала меня поглаживать по голове, — чем я могу помочь?

Ничем. Мой ответ — ничем. Я отчаянно мотала головой.

Мама молча выключила телевизор, села рядом и начала гладить меня по голове, как котенка. Ждала пока моя истерика закончится. Когда всхлипы почти прекратились, она сказала:

— Так продолжаться больше не может, Алёна, — твёрдо сказала она, — ты сидишь в четырех стенах и никуда не ходишь, только страдаешь.