Она принесла ключ, но сопровождать меня отказалась, сославшись на боязнь якобы обитавших там темных сил. Меня никакие темные силы не тревожили. Мне просто было не до них, поэтому я без колебаний взял у нее ключ.

Необъяснимая тревога охватила меня сразу, как только я вошел в ворота. Позже я понял, что вызвала это чувство тишина. Она была здесь тягостная и застоявшаяся, как на кладбище, когда лишь карканье ворон умело и незаметно вписывается в ее печально-траурные кружева.

Я шел по вымощенной декоративным булыжником тропинке, вдоль которой росли куцые голубые ели, резко контрастировавшие со стройными дубами и соснами, росшими по всему двору. Вокруг царствовал живительный, наполненный лесным озоном, воздух. Сам двор, казалось, нес на себе печать забвения, хотя хозяева исчезли всего два дня назад. Тем не менее, несколько аккуратно разбитых цветочных клумб выглядели пожухшими, детские качели уныло пустовали, слабо раскачивался вдали подвешенный к двум деревьям просторный гамак…

На крыльце я некоторое время стоял перед закрытой входной дверью, все никак не решался войти и ловил звуки изнутри. Все ждал, что дверь сама распахнется навстречу. Не дождался и вставил ключ в замочную скважину.

Из прихожей пахнуло застоявшейся затхлостью. Будто дом стоял в запустении не один десяток лет. Я вошел внутрь и в сумеречном свете, падавшем из оставшегося за спиной дверного проема, увидел лишь голые стены. Внутри дом казался огромным. Видимо, сказывалось отсутствие мебели. Я медленно переходил из комнаты в комнату, пугаясь гулкому эху собственных шагов, и везде натыкался на одну и ту же картину. Пугающе одинокие брошенные коробки комнат, зияющие звенящей пустотой глазница окон.

На первом этаже я обнаружил вход в подвал. Спустился туда, освещая путь свечей, которой меня на всякий случай снабдила Анастасия Леопольдовна. Подвал растянулся во весь периметр дома, и был разделен на две неравные части толстой прозрачной стеной из какого-то прочного пластика. Скорее всего, это и была домашняя лаборатория Вяземских. Здесь ставили они свои опыты, может быть, здесь и встретили свой последний день жизни…

Мне стало не по себе. Теперь не оставалось сомнений в том, что Радзиевский и Вяземские попали под пресс какой-то мощной, несокрушимой машины, подмявшей их под себя и размоловшей кости ученых в муку сразу, как только они стали для нее опасны. Но что за силу представляла эта машина? Неужели государство? Или были еще какие-то скрытые механизмы в этой запутанной истории?

Одолеваемый невеселыми мыслями, я вернулся к соседке. Анастасия Леопольдовна поджидала меня во дворе собственного дома, сидя на скамеечке с неизменным зонтиком в руках. Подле нее стояла небольшая дорожная сумка.

– Я собрала вам поесть на дорогу, – сказала она, гораздо более доверительно глядя на меня. – А еще у меня есть к вам огромная просьба. Кое-что я тут собрала для Риты, и хотела просить вас о том, чтобы вы передали это ей. Я объясню вам, как ее найти, а Риту предупрежу о вашем визите по телефону.

Признаться, просьба старушки меня не только удивила, но и обрадовала. Я сам собирался просить ее свести меня с Ритой. Мне хотелось переговорить с ней о Вяземских. Так что предложение Анастасии Леопольдовны оказалось как нельзя кстати.

Старушка торопливо написала в моей записной книжке адрес, нарисовала подробную схему и повторила на прощание:

– Я ей позвоню и предупрежу, что вы приедете. Она будет вас ждать.

Полтора часа спустя я снова брел по улицам Москвы. Судя по адресу, Рита работала в самом центре города. Найти ее закрытое учреждение не составило бы труда и младенцу. Правда, сперва меня одолели сомнения. По указанному адресу вдоль дороги тянулся длинный, глухой и высокий забор, сверху надежно опутанный спиралью колючей проволоки. На крохотной табличке над массивными воротами значилось: «Студия народных промыслов». Но когда я увидел, как надежно «студия» охраняется, у меня отпали всякие сомнения в том, что я пришел не по адресу.

В ожидании окончания рабочего дня я устроился на скамейке под каштаном на противоположной стороне улицы. Судя по всему, ждать оставалось недолго. Рабочий день в учреждении должен был вот-вот закончиться. Единственное, что беспокоило меня, так это то, как выделить в толпе работников «студии» Риту. Описывая ее, Анастасия Леопольдовна то и дело повторяла одно-единственное слово – красивая. Оставалось надеяться на то, что остальные работники «студии» физической красотой не отличались. Впрочем, известно, что для родственников свои дети и внуки всегда самые красивые.

Ровно в пять ворота учреждения распахнулись, и из них вывалила толпа народных промысловиков. Глядя на сухие, подчеркнуто казенные лица, я невольно усмехнулся. Хороша же конспирация. Ну кому в голову придет принять этих заумных людей, явно погруженных в ученые думы, за художников, резчиков по дереву, иконописцев… Но Риту я узнал сразу. Она была слишком хороша, чтобы я мог ошибиться. Анастасия Леопольдовна была права. Эта девушка была невероятно красива.

Сердце мое дрогнуло и затрепетало, когда огненно-рыжие, густыми волнами ниспадавшие на плечи, волосы жарким пламенем вспыхнули в толпе. Она вышла из ворот легкой, стремительной походкой, взглянула на хмурившееся небо, зябко передернула худенькими плечиками под светлым, осенним плащом, и, попрощавшись с кем-то из сослуживцев кивком головы, заторопилась по улице. Немного выждав, я двинулся следом за ней. Слишком близко не подходил, из соображений конспирации. За последние два дня я стал гораздо осторожнее, и уже ничему не верил. Рыжие волосы девушки служили прекрасным ориентиром в толпе прохожих. Они то всплывали, то исчезали в волнах бурлящего людского потока.