— Я отвечаю за вас, Квиллер. Скоро вы не сможете участвовать в операции, у вас не будет ни моральных, ни физических сил.

Черт бы его побрал: нельзя, что ли, говорить нормально? Я взорвался:

— Понятное дело, я сейчас похож на кусок высохшего дерьма, иначе и быть не может. Но попробуйте отстранить меня, и операции каюк.

Я разошелся, потому что он имел право отстранить меня. Ломэн не любит, когда его оперативники постоянно рискуют жизнью. Тут он хуже няньки.

— Смысл операции в том, что они охотятся за мной. Я — приманка. Не надо ничего менять — наш план начинает удаваться.

Еще некоторое время мы переругивались, потом я сказал, что иду в отель спать, и избавился от него. Ломэн знает, что люди из “МИ—6” наблюдают за “Пакчонгом”, правда, Винии я не видел. Если встречу ее, то посоветую исчезнуть. Дело принимает опасный поворот.

Ломэн отправился обратно в посольство, а я поехал в отель и поставил “ягуар” у черного хода. Люди Куо знают, что это моя машина, не надо лишний раз “м напоминать. Я вышел на улицу, прошелся до посольства и обратно, предоставляя им возможность прикончить меня — ничего не случилось; правда, я все проверил и перепроверил; если они промахнутся, я смогу их проследить.

После неудачи с гранатой они быстро поняли, что я жив. Когда я вышел из госпиталя, их человек ждал меня в “Пакчонге”. Мне было не по себе: почему они медлят? Похоже, готовятся вырваться из города и не хотят тратить на меня время.

Ломэн оказал, что в нашем распоряжении сорок восемь часов, — они уже истекали. Пока я мотаюсь по Бангкоку, где-то над Ближним Востоком к китайской границе летит самолет. В нем между двух охранников сидит Хуа Сюли. По кабелям передаются шифрованные телеграммы, в которых обговариваются последние приготовления к обмену.

Ближе к вечеру я решил рискнуть по-настоящему. Куо и его люди сейчас заняты и могут послать только одного человека, чтобы убить меня. Вряд ли это специалист высокого класса: скорее всего, первоклассный снайпер, но в наружном наблюдении не силен, и, наверно, пару раз упустил меня, пока собирался стрелять и выбирал позицию, откуда после покушения мог уйти незаметно для полицейских патрулей.

Знакомый автомобиль узнают скорее, чем пешехода. Я влез в “ягуар”, подъехал к посольству, машину бросил прямо перед входом, в зоне, запрещенной для стоянки других машин, рядом с “хамбером импириал” посла, зашел в посольство, через десять минут вышел и быстро сбежал по ступенькам, оглядывая подъезды, окна и стоящие у тротуара машины.

Скорее бы они стреляли: мои нервы напряглись в тошнотворном ожидании смерти; я уже слышал выстрел, чувствовал, как пуля попала в меня, как захлебнулся кровью.

На улице все спокойно.

Я медленно поехал к парку “Лампини”, посматривая в зеркало заднего вида, не торопясь проезжать светофоры, предоставляя им возможность выстрелить в меня каждые пятнадцать метров.

На Рама IV много машин, и недалеко от Линк Роуд образовалась пробка. Стоит тяжелая жара. Лучи солнца скользят по фасадам домов.

Гул моторов действовал усыпляюще, солнечный свет, отражавшийся от ветрового стекла, гипнотизировал меня; улица походила на каньон, в котором розовато-лиловым туманом висели выхлопные газы. Пробка начала рассасываться, я переключился с первой на вторую скорость и поехал дальше в том же ряду. Вдруг я услышал рядом с собой звон разбитого стекла. Что-то блеснуло — я не понял что — но не пистолет.

Жизнь мне спас инстинкт самосохранения. Первые пары цианистого газа проникают в легкие, горло сжимает спазма, слезы застилают глаза, легкие требуют кислорода — я изо всех сил стараюсь не выпустить руль и не врезаться во что-нибудь. Я не могу дышать, кислорода в салоне нет, только смертельный бесцветный цианистый газ.

Скрежет металла о металл, чей-то крик, переднее колесо бьется о бордюр, я торможу, распахиваю дверь, падаю на тротуар; катаюсь, согнувшись и держась за живот, слезы застилают глаза, я ничего не вижу. Но свежий воздух уже проходит через воспаленное гордо в легкие — я дышу. Моя одежда пахнет газом.

Вокруг собираются люди, до меня доносятся их голоса:

— Ему стало плохо… Если бы не фонарный столб… Надо позвонить… Врача… Осторожнее… Еще бы чуть-чуть…

Нетвердой походкой я протискиваюсь к машине и открываю окно: не дай Бог, люди подойдут слишком близко.

Мне больно говорить даже шепотом:

— Все в порядке. Пожалуйста, расходитесь. Мне уже легче. Расходитесь.

Слезы все еще застилают глаза, но я вижу людей. Какой-то мужчина ободряюще кивает мне. Я выпрямляюсь.

— Все в порядке, пожалуйста, расходитесь.

Легкие требуют воздуха — а я с трудом дышу. Организм сам позаботится о себе. Я должен успокоиться и все обдумать — это сейчас самое главное. Я жив и знаю, где Куо и его люди, — мой план удался.

Пятнадцать минут, задерживая дыхание и закрыв глаза, я проветривал салон, раскачивая открытую дверь. Иногда я отходил подышать, а потом снова начинал раскачивать дверь взад и вперед.