Шрифт:
«могу обзвонить овд»
«не можем найти человека. Не выходит на связь с 17 часов»
«Правозащитникам писали?»
«да. что делать?»
Админы то и дело просят людей переходить в чаты округов – там раздают конкретные задачи. Натыкаюсь в переписке на знакомую аватарку. Леся оставила сообщение двадцать минут назад: «СРОЧНО! отказываются вызывать скорую мужчине, сломана рука. Все, кто может, позвоните в отделение, спросите, почему не пускают врачей. Чем больше позвонивших, тем больше шансов добиться медицинской помощи!!!!» Четыре восклицательных знака.
Пока мою посуду, мне на глаза то и дело попадаются собственные руки. Родинка на запястье, браслет. Раскладываю приборы на полотенце, вижу сморщенные от воды подушечки пальцев. Ставлю мокрые тарелки сушиться, замечаю синюю пульсирующую вену на сгибе локтя. Наливаю на губку моющее средство, обращаю внимание на заусенец.
Нахожу сообщение про этого чертова мужика, будь он неладен со своей рукой. Перечитываю заново. «Все, кто может, позвоните в отделение, спросите, почему не пускают врачей». Вбиваю номер телефона и долго смотрю на цифры, будто хочу их запомнить.
Нажать на кнопку вызова или нет? Надо мыслить шире, не принимать всё близко к сердцу. Поливать кактусы не чаще одного раза в две недели. Купить себе кофточку благородного зеленого цвета и сидеть в ней в кафе. Не мешать проходу других граждан по улицам Москвы. Ни о чем не судить, пока не увидишь всей картины.
– Саня, ты что не идешь телик смотреть? – Руслан заглядывает на кухню.
Показывают мой любимый фильм «Москва слезам не верит». Самое начало, только минут пять прошло. Как раз сделать бутерброды, выключить свет в зале и расслабиться на диване с семьей. Разве я не заслужила? Нет, спасибо, я тут еще поторчу. Руслан гремит чашками, берет карамельки из шкафа – медленно и громко, как будто назло. Делает жест рукой: «Тебе надо раковых шеек?» Я мотаю головой. Наконец-то уходит.
Прикрываю дверь на кухню. В трубке ту-у-у-у-ту-у-у-у – гудки, но я терпеливо жду. Первый раз никто не берет. Я набираю снова и снова с тем же результатом. Внутренне даже рада, что ни во что не ввязалась. Делаю последнюю попытку дозвониться, и всё: моя совесть чиста. Рисую в блокноте ромашку. Едва заметная точка в центре, от нее тянется длинная капля – слеза. Потом появляются еще и еще одна. Всегда пересчитываю в конце, сколько лепестков получилось: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
– Дежурный.
Я не готова.
– Дежурный.
Если молчать, он сам положит трубку. Семь, восемь, девять. Девять слезинок получилось.
– Драсьте. – Это, должно быть, мой голос.
– Дежурный.
– Я хочу спросить. Я знаю, что у вас задержанные. Вам привезли задержанных. Да?
– Ну?
– Говорят, у одного из них. У человека. У него сломанная рука. Да? Это так?
– Что значит «говорят»?
– Это… не важно. Просто информация. Вы это… скажите. Ему же помогают? Да?
– Нет у нас никакого человека.
– Есть у вас человек.
– Всем, кому необходимо, оказывается помощь.
– Так все-таки…
Гудки. Набираю снова, на этот раз отвечают быстро. Тот же голос произносит знакомую фразу: «Дежурный».
– Я только что звонила, вы меня сбросили. Человеку оказывают помощь?
– Так, вы вообще кто? Представьтесь!
Произношу свои имя, отчество и фамилию. Девичью фамилию, свою бы Руслан не разрешил так использовать. Это дается мне неожиданно легко – думала, будет стыдно или неприятно называть себя в этих обстоятельствах.
– Так что с человеком? Вы говорите, никого нет, потом говорите, что помогаете. У него рука сломана, нужен врач.
– Всем, кому необходимо, оказывается помощь.
Гудки. В чате сообщение, что в Крылатское въехала скорая. Двадцать минут назад написали, а я по рассеянности пропустила. Получается, напрасно звонила со своими расспросами, они никому не помогли.
А может, этот мучительный разговор с дежурным был не зря?
Внизу чата синим цветом выделена кнопка «Присоединиться».
Нажимаю на нее, количество участников меняется.
Пять тысяч двенадцать человек в чате.
«Я готова обзвонить ОВД»
Отправляю сообщение.
Евгения Некрасова
Мелузина и ее друзья
Дети взяли и объединились. Света сказала, что если они сами не объединятся, то придут взрослые и соберут в кучу их недоразвившиеся тела для того, чтобы заработать себе денег. Света не любила взрослых за то, что они нелогично и нефункционально устраивали всё. Город сидел на газу. Взрослые ковыряли дыру в земле, качали газ, его облачка поднимались, травили дыхание, но доходы от него испарялись. А город выглядел так, будто в нем случилась война или конец света. Теперь люди как-то пытались доживать. Асфальт икал возвышениями и провалами. Люди матерились. Поликлиника ползла наличниками и доживателями. Мусор атаковал во дворах и на рынках. Ромбы забора успокаивали своей вечностью. Света сказала: будем снимать кино. Но не вот это всё. А лучшее, что пока у нас есть, и единственное – наши тела.