Сергей Антонович застал Андрея Григорьевича в гостиной комнате за занятием весьма достойным: взяв с полки книжного шкапу сочинение прославленного таланта литературного Набокова, тот растерянно перелистывал страницы, в суть повествования явственно не нвникая. Сергей Антонович не удостоил Андрюшку рукопожатием, лишь глянул сердито из-под светловласых своих бровей.
– Что-то гляжу, сударь, вы частым гостем в доме нашем сделались?
– Вопросил он, усаживаясь в глубокое, накидкой укрытое кресло, что стояло подле стола.
– А не жалуете вы меня, Сергей Антонович, ответствовал Андрюша, ставя книгу на полку.
– Так с чего ж тебя жаловать-то, прохвоста?
– Возмутился хозяин, лысину свою, яко самовар сверкающую, степенно при сем приглаживая.
– В дом ко мне ходишь, что на базар, за дочерью моею увиваешься, точно хлыщ столичный, а за душою ни копейки не имеешь и першпектив жизненных для себя наметить не соизволил. Вот уж: двадцать второй год пошел, а в какой стезе карьер себе делать станешь, еще, гляжу, и не надумал. Чаешь, дочь свою за тебя отдам, за остолопа? Так уволь меня господь от такого зятя!
– Да я вот... До титулу дворянского дослужиться хочу...
– Начал робко Андрюша.
– Ишь чего!
– Захохотал Сергей Антонович надрывисто.
– Или шутить со мною изволите, юноша? Титулу он возжелал! Будто не знаете, что патенты дворянские - не блохи, на каждую собаку не прыгают. Это в допрежние времена графа получить возможность была, вельможному господину какому, ко двору приближенному, слезное письмо сочинив. А нынче-то люди дворянские титулы имеют, у государя за деньги большие их выкупая. Кто заводом, иль фабрикою владеет, а может, еще предприятией какой, тот в свет и пробивается. А тебе, проходимцу, вот чего скажу: ты на титулы дворянские не замахивайся, ибо вечно тебе, по роду твоему, к деньгам не приспособленному, в оборванцах ходить.

На том беседа их была прервана, ибо в гостиной комнате объявилась Мария Ивановна с чайным набором на подносе хохломской работы; следом за нею туда же впорхнула Лизавета Сергевна. Была та особа весьма хороша собою, слыла красавицею и модницей, лицом отличалась весьма привлекательным, а глаза живые и яркие - достались ей по всем видимостям от матери.
– Ах, Андрей Григорьевич, - повторила она материнские слова почти в точности, протягивая ему руку для поцелуя, - как я рада вас видеть!
– И я рад видеть вас, сударыня.
– Ответствовал Андрюша, чуть касаясь тонких пальцев ея губами. Ну - к столу!
– Произнесла Мария Ивановна, то-ли старательно притворяясь, что не слышала, то-ли и впрямь упустив Андрея Григорьевича с мужем ея недавний разговор.

За чаем Андрей Григорьевич чувствовал себя весьма неуютно. Мария Ивановна без устали болтала о своих новоприобретениях - а обладала она великою страсьтью собирательства вещей старинных и иных раритетов минувших эпох. Кабинет ее уставлен был множеством предметов мебельных, старательно ею повсеместно выискиваемых - был тут и стол

письменый весьма искусной работы, и другой столик для туалетных принадлежностей, крышка в котором имела способность открываться, обнажая бархатом обитые отделения внуренние, с натюрмортом живописным, на другой ея стороне устроенным. Справедливости ради отметить следует, что мебель оная отобрана была ею с величайшим вкусом и тщанием. Полке в комнате той украшали фигурки из фарфору во множестве, изображавшие то зверей, то птиц, то плакальщиц; по стенам размещены картины были, большою ценностью не обладавшие,но приятно радовавшие глаз, а в ящиках комода многочисленных, ежели поискать, нашлись бы и ассигнации времен Николаевых и Александровых, да карточки фотографические давно всеми позабытых персон на пожелтевшем картоне, и письма старинные, девятнадцатого веку, не ей и не предкам ее адресованные, но необыкновенно ею ценившиеся, и блюда с изображеньями портретными дам в кружевах да господ в орденах и со шпагами. Все означенное почиталось Марией Ивановной за фамильные драгоценности и составляло предмет ея необыкновенной гордости.

Лизавета Сергевна заливалась серебристым смехом, вставляя местами фразы, то колкие, но доброжелательные, то обобщительные и ни к чему не обязывающие; Сергей Антонович сохранял сердитое молчание, да и Андрей Григорьевич также все больше молчал, отвечая лишь в меру возникновения крайней на то необходимости. Наконец, чаепитие приблизилось к своему завершению, о чем Андрей Григорьевич подумал с величайшим для себя облегчением, не позабыв, впрочем, поблагодарить хозяйку; та же, из-за стола поднямшись, повлекла мужа за собою, дочери заговорщицки подмигнув, и кивнув ей же едва заметно.
– Что ж вы, сударь, все застолье просидели бессловестно?
– Спросила Андрюшу Лизавета Сергевна, едва остались оне наедине.
– Иль обет молчания был вами давеча до скончанья веку даден? Ну же, развеселите меня! Уж простите, грешного, не хотел, право, вас обществом своим тяготить, отозвался ей Андрей Григорьевич смущенно.
– Фу, сударь, какой же вы бесконечно скучный!
– Отмахнулась от него Лизавета Сергевна.
– Ужель вам и порадовать слух мой более совершенно нечем?

За сим сотворилась в комнате пауза весьма тяжелого свойству, и уж когда оная совсем в тягость обоим стала, Андрей Григорьевич решил первым ее разрушить.
– Лизавета Сергевна, - начал робко он, - знаете ли, что в душе моей вызывает облик ваш трепет совершенно необычайный, а голос ваш, подобный пению ручья вешнего, заставляет сердце мое биться учащенно,

только разве что из груди вовне не выпрыгивать с неосторожностию...

Лизавета Сергевна, услышав сие, проявить решила мужество прекрасному полу не свойственное, и в обморок, как по этикету положено, не падать; вместо того сказала она, воспылав щеками: - Ах, сударь, что вы такое говорите! Не понимаю я слов ваших. Извольте объясниться, сделайте милость! Лизавета Сергевна... Лизонька... Выходите за меня замуж!
– Выпалил Андрюша в ответ ей на едином дыхании.

Возможно, ожидал он, что после слов таких предмет его воздыхания кинется на шею ему со слезами и нашептываниями сладкими, всевозможного содержанью, однако ж предмет означенный лишь отвернулся, сызнова заливаясь краскою.
– Андрей Григорьевич, - ответствовал предмет сей, выдержав молчание благопристойное, - я весьма польщена вашим ко мне вниманием, но извольте видеть: ничего окромя дружбы быть промеж нами не может, ибо папеньке моему, во-первых, вы не по сердцу пришлись, а во-вторых, не желаю я жизнь свою во бедности великой заканчивать, во платья рваные облачаясь, и хлеб зачерствелой с водою вкушая ежеденственно. Уж простите меня, друг мой сердешный за откровение сие, ибо обещаний и надежд я равно вам никаких все одно не давала...

Не умею я, читатель мой благодарный, сцен любви безответной и отвергнутой описывать, ибо пером слаб в великой степени, посему уж не сочтите за труд тяжкий диалоги, за сим воспоследовавшие, за меня додумать самостоятельно, и к разумению своему принять; а коль уж не сойдемся мы с вами относительно того мненьями, так и невелика в сем беда заключается.

Нету во мне знания определенного, что меж героями нашими во пять минут воспоследовавшие длилось, однако ж доподлинно известно мне, что вышел Андрей Григорьевич из комнаты гостиной, будто оплеваный, и направился он засим прямиком в кабинет Сергея Антоновича.
– Простите меня, сударь, что тревожу вас сызнова понапрасну, - произнес Андрюша при виде его, в дверь постучавшись предварительно, - но не откажите мне в милости иметь возможность об одолжении вас попросить незначительном...
– Опять денег клянчить явился?
– Возопил тут Сергей Антонович с яростью.
– Уж в позатом месяце сто рублей занимал у меня, да так до сих пор возвернуть и не соизволил!
– Уж услужите, Сергей Антонович, мне в последний разок, рубликов сто ссудите на бедность мою с излишков ваших, на пропитание...
– Услуги моей домогаешься?
– Вопрошал его Сергей Антонович ласково.
– Так вот тебе мое услужение...

Со словами оными взял он Андрюшу за шиворот, и, без раздумий долгих спустил его, грешного, с лестницы.

Андрей Григорьевич, Сергея Антоновича жестокою рукою с лестницы спущенный, происшествием тем расстроен был не в столь сильной степени, как мы с вами, многоуважаемый мой читатель, ожидать от него можем, ибо подобные истории случались с ним на неделе через день, ежели порою не чаще. Однако, самолюбие его все ж задето было значительно, и потому, нащупав в заднем брючном кармане последнюю монету пятирублевую с двуглавым орлом на аверсе, двинулся Андрей Григорьевич к ближайшему трактиру с единственной целью горе свое пивом горьким залить, решивши при том, что на пропитание тех пяти рублев ему все одно не достаточно.