Но внезапно возникшее слово из той знакомой песни поразило. «Вот где оно, оказывается, Колпино! Я, выходит, буду в нем жить. Поди ты, какое совпадение!..»

Тетя Даша Макашина сказала:

— Хватит петь-то! Небось соседям спать не даете.

— Ну, еще одну, последнюю, — попросила Вера и вдруг запела:

Ильину показалось, что эта девушка что-то знает про него, иначе как бы она угадала песню?

«Дым, что ли, глаза ест?» — подумал Ильин, когда Вера кончила петь. Шел уже третий час ночи. Он вдруг собрался уходить.

— Ты что? — сказал Лешка Самоваров. — Пешком, что ли, пойдешь в Колпино?

— Первый поезд в пять тридцать, я на нем поеду, — сказал Ильин, отыскивая на сундуке свою шапку.

Вера прошла мимо, унося гитару и не прощаясь. Дверь в ее комнату была приоткрыта, и она (Ильин увидел, проходя) заплетала косу, сидя на стуле у кровати.

Он знал, что может войти, но Лешка Самоваров догнал его в коридоре.

— И я с тобой.

— Ты же хотел остаться.

— Да чего там! Все допили-допели, пора и по домам! — весело сказал Лешка. Они вышли на улицу. — А ты чего смурной? Татьяны боишься?

В Колпино добрались к утру. Татьяна с окаменевшим лицом сидела на кровати, держа на руках спящую Наташку.

— Утоплюсь! — сказала она ему свистящим шепотом.

Они уже привыкли говорить друг с другом шепотом, чтобы не услыхали соседи. Жили в общежитии, в комнате, перегороженной надвое платяными шкафами. В одной половине Ильины с дочкой, в другой — Колька Матвеев с женой и сыном.

— Утоплюсь! Вот сейчас пойду с Наташкой к Ижоре и утоплюсь.

— Ты что, сдурела? — тоже шепотом ответил Ильин. Ему хотелось спать. — Ну задержались опять у Лешкиного кореша, выпили маленько, не захотелось идти по морозу.

— У кореша? — в голосе Татьяны звенели слезы, она уже не могла говорить шепотом. — Хватит мне мозги дурить! Кореш-то в юбке!

— Тише!

— Пусть все слышат! — громко и зло сказала Татьяна и стала вдруг похожа на свою сестру Валентину.

«Вот оно что, — догадался Ильин. — Это ее Валентина настропалила».

— Валька, что ли, была у тебя?

— А хоть бы и Валька! Имей в виду, я в партком не пойду! Я утоплюсь!

— Дура ты! — рассердился Ильин, ложась на кровать и отворачиваясь к стенке. — При чем тут партком?

Он вспомнил, что, когда его приняли в партию, Валентина, узнав о событии, сказала, смеясь:

— Теперь чуть что тебя и прижать можно, не разбалуешься!

На это, что ли, намекала Татьяна?

— Дура! — повторил он снова. — При чем тут партком?

— А вот узнаешь при чем! — услышал он, уже засыпая.

Разбудили его громкие голоса. Кто-то говорил над ухом:

— Ишь не выспался! Где же это он ночью был?

Проснувшись, в первую секунду ничего не понял: в ногах у него на кровати сидел Лешка Самоваров, у стола, вокруг которого хлопотала Татьяна, Ильин с изумлением увидел Виталия Макашина и Валентину. Валентина держала на коленях маленькую Наташку, и лицо у нее — это она умела — было загадочно и красиво.

«Снится мне, что ли? — подумал Ильин, просыпаясь. — Откуда здесь Макашин?»

Оказалось, Ильин каким-то образом выронил в квартире у Макашиных свой заводской пропуск, и Виталий, обнаружив это, поехал в Колпино.

— Хорошо, у меня адрес Лехи записан был, а то ищи вас свищи, а у тебя бы завтра неприятности были, — говорил он Ильину.

Возможно, не будь этого забытого пропуска, все сложилось бы иначе: Макашин не приехал бы к ним в тот вечер, и не познакомился бы с Валентиной, и, значит, не женился бы на ней, и не стал бы для Ильина тем, кем стал, — не просто родственником, свояком, а близким на всю жизнь человеком, ближе не бывает, хоть они и оказались теперь врагами…

Тот тип в Чаттануге, маленьком американском городе, похожем на все их города с огнями реклам, небоскребами в деловом центре (ничего себе маленький!), с улицами, как автострады… Тот тип в Чаттануге (безукоризненные манжеты, но без галстука и пиджака, а они парятся в своих «тройках»), он все собирал складки над бровями, как будто крепко задумывался, прежде чем спросить:

— Мистер Макашин, вам нравится быть директором такого знаменитого Большого завода?