Ничего.

Я прошла в седьмую келью. Легонько дотронулась до стены, в которой была дверь, потом до стен, разделяющих кельи, подошла к узкой щели в стене и выглянула во двор. Неожиданно мурашки побежали по коже, потому что я почувствовала, что не одна. Я быстро обернулась. Через решетку за мной следила пара глаз.

Я услышала свой глубокий вздох и, вытянув руки, коснулась гранитных стен.

Глаза исчезли.

Я крикнула:

— Кто здесь? — и бросилась к двери. Никого не было.

Теперь у меня было только одно желание — выбраться из этого дома. Я бросилась к лестничной площадке, и, когда уже добралась до нее, меня схватили сзади.

Несколько мгновений я не смела обернуться, так сильно боялась того, что могла увидеть.

Я услышала тихий смех — неприятный смех. Тогда я обернулась.

Бруно!

— Что ты здесь делаешь?

— Значит, это ты шел следом за мной? Ты подглядывал через решетку?

— Что ты тут делаешь? Вот что я хочу знать. Я пробормотала:

— Почему я не могу прийти сюда?

— Я спрашиваю тебя, зачем ты пришла сюда?

— Это… интересно.

— Почему ты так испугалась?

— Кто бы не испугался? Почему ты со мной не заговорил? Почему ты не открыл дверь и не вошел, а смотрел сквозь решетку, потом спрятался и набросился на меня?

— Ничего подобного. Когда ты вышла, ты не оглянулась. Ты бросилась к лестнице, и тогда я дал знать о своем присутствии.

— Ты испугал меня.

— Я не могу понять, чего тебе было пугаться, если ты просто осматриваешь дом?

Он подозрительно посмотрел на меня. Знал ли он об исповеди? Рассказал ли ему об этом Амброуз? Если бы он знал, что я ищу, он сделал бы все, что в его силах, чтобы помешать мне. Я должна найти исповедь. Я должна заставить его принять правду, ибо понимала, как права была матушка Солтер, когда говорила, что гордыня погубит его, а возможно, и всех нас.

Я быстро сказала:

— Я пыталась представить, для какой цели могли бы мы использовать это здание. Оно крепкое и могло бы стать прекрасной кладовой.

— Разве нынешней кладовой недостаточно?

— Она не вполне подходит, к тому же ты нанимаешь все новых и новых работников, чем дальше, тем больше.

Он задумался. Я увидела, что убедила его.

Я отправилась в пекарню. Около Клемента крутилось двое поварят. Когда он увидел, что я хочу поговорить с ним наедине, он отослал их чистить кастрюли, в которых предстояло готовить еду на день.

— Завтра, — сказала я, — к нам приедет леди Рему с. Она привезет домой госпожу Кэтрин.

— О, я буду очень рад снова увидеть молодую хозяйку. Я приготовлю ее любимые марципаны. С тех пор как уехала госпожа Хани, кроме госпожи Кэтрин, их здесь некому оценить.

— А для леди Ремус?

— Для нее будет пирог с дичью, а на нем герб Ремусов из теста. Будут бекон и молочный поросенок. Это ее любимые блюда.

— Ты знаешь, как угодить ей, Клемент, — продолжала я, — ты должен приготовить много еды, почти столько же, сколько в прежние времена.

Он задумчиво кивнул.

— Ты жалеешь о прежних временах, Клемент? Он отрицательно покачал головой.

— С того самого дня, когда еретик, — он перекрестился, — Саймон Кейсман пытался донести на нас и чуть не погубил Аббатство.

— А до этого ходил ли ты в свою старую келью и представлял, что вернулись прежние времена? Он кивнул, улыбаясь.

— Не так давно я осматривала старые кельи и подумала, что мы могли бы организовать там кладовую. Благодаря толстым стенам там очень холодно. Что ты об этом думаешь, Клемент?

— Что думает об этом хозяин? Вот так всегда. Казалось, что они боялись выразить свое мнение, не получив одобрения Бруно.

— Я говорила с ним об этом. Он считает, что это превосходная мысль. Ты не мог бы как-нибудь пойти со мной туда все посмотреть и высказать свое мнение?

Больше всего на свете Клемент любил, когда спрашивали его мнение. Лицо его расплылось в улыбке.

— Когда пойдем, госпожа?

— Лучше всего сейчас. Мы не могли бы встретиться с тобой там через полчаса?

Он обрадовался. Я ждала его внизу. Я чувствовала себя совершенно иначе, когда поднималась наверх и он тяжело двигался следом за мной.