Наши земли граничили с землями аббатства Святого Бруно, и отец дружил с несколькими мирскими братьями, поскольку было время, когда он чуть не стал монахом.

Между домом и рекой раскинулся сад, которому матушка придавала очень большое значение. Там она почти круглый год выращивала цветы — ирисы, тигровые лилии, лаванду, розмарин, левкои и, конечно, розы. Однако дамасская роза была ее любимицей.

Матушкины лужайки были гладкими и красивыми, благодаря близости реки они всегда зеленели; и она, и отец любили животных. У нас были собаки и павлины; как часто мы смеялись, глядя на этих птиц, важно вышагивающих, расправив свои красивые хвосты, самки с простым оперением следовали за своими самовлюбленными повелителями. Одно из моих первых воспоминаний — я кормлю их горохом, который они очень любят.

Мне всегда доставляло удовольствие сидеть на каменной стене и смотреть на реку. И сейчас, когда я гляжу на нее, она, как ничто другое, дает спокойствие и умиротворение. А в те дни в моем счастливом доме я чувствовала себя в полной безопасности, которую я в то время не ценила. Я не была достаточно умна, чтобы понимать это, и принимала все как само собой разумеющееся. Но меня быстро лишили моей самодовольной молодости.

Я помню день, когда мне исполнилось четыре года Я любила наблюдать за идущими по реке судами, и, так как мои родители не могли отказать себе в удовольствии потакать мне, мой отец часто брал меня на берег — мне запрещалось ходить туда одной, потому что их приводила в ужас одна мысль о том, что с их единственным любимым ребенком может случиться какое-нибудь несчастье. Там отец сидел на низкой каменной стене, а я стояла на ней. Он крепко обнимал меня рукой, показывая мне проплывающие мимо лодки, иногда он говорил:

— Это милорд Норфолк, — или:

— Это барка герцога Суффолка.

Он немного знал этих людей, потому что иногда, по роду своей службы встречался с ним.

В этот летний день мы услышали музыку, доносившуюся с большой барки, идущей вверх по реке. Рука отца крепко обняла меня. Кто-то играл на лютне, кто-то пел.

— Дамаск, — тихо сказал он, будто боясь, что его подслушают, — это королевская барка.

Она была красивая — самая большая из всех, которые я видела. Ее украшали шелковые разноцветные флаги, я видела на барке людей, солнце играло на драгоценностях, сверкающих на их камзолах.

Мне показалось, что отец хочет забрать меня и пойти домой.

— О нет, — запротестовала я.

Казалось, он не слышал меня, но я чувствовала его нерешительность, он вдруг изменился, выглядел не таким сильным и умным, как всегда. Хотя я и была маленькой, мне стало страшно.

Он поднялся, и крепко обнял меня. Теперь барка подошла совсем близко, громко звучала музыка. Я услышала смех, а потом вдруг увидела великана человека с золотисто-рыжей бородой и казавшимся огромным лицом, его голову покрывала усыпанная драгоценностями шапочка, на его камзоле тоже сияли самоцветы. Возле него находился мужчина в алых одеждах, и великан, и мужчина в красном стояли очень близко.

Отец снял шляпу и стоял с непокрытой головой. Он шепнул мне:

— Сделай реверанс, Дамаск.

Мне не нужно было этого говорить. Я знала, что находилась в присутствии богоподобного создания.

Видимо, мой реверанс оказался удачным, ибо великан засмеялся и помахал рукой, унизанной кольцами. Барка проплыла мимо; отец вздохнул свободно, но все еще продолжал крепко держать меня и смотреть вслед барке.

— Отец, — воскликнула я, — кто это? Он ответил:

— Дитя мое, на тебя обратили внимание король и кардинал.

Я заметила его волнение, и мне захотелось больше узнать об этом большом человеке. Значит, это был король. Я слышала о короле. Люди говорили о нем приглушенными голосами. Они почитали его, они преклонялись перед ним так, как должны преклоняться только перед Богом. И больше всего на свете они боялись его.

Я уже заметила, что мои родители были осторожны, когда говорили о нем: встреча с королем застала их врасплох. Я быстро это сообразила.

— Куда они едут? — хотела я знать.

— Они направляются в Хэмптон-корт. Ты видела Хэмптон-корт, любовь моя.

Великолепный Хэмптон! Да, я видела это. Это было величественное, внушительное здание, значительно большее, чем дом моего отца.

— Чей он, отец? — спросила я.

— Он принадлежит королю.

— Но его дом в Гринвиче. Ты показывал.

— У короля много домов, а теперь у него есть еще и Хэмптон-корт. Кардинал отдал его королю.

— Почему, отец? Почему он отдал королю Хэмптон-корт?

— Потому что он был вынужден.

— Король… украл его?

— Тихо, тихо, дитя мое. Не говори так, это измена. Интересно, что это такое — измена? Я запомнила слово, но я тогда не спросила об этом, потому что больше меня интересовало, почему король отнял этот красивый дом у кардинала. Но отец больше ничего не сказал.

— Кардинал не хотел его отдавать, — сказала я.

— У тебя на плечах слишком взрослая голова, — с любовью произнес отец.

Он очень гордился мной. Он хотел видеть меня умной. Вот почему даже в таком возрасте у меня уже был домашний учитель, я знала буквы и могла читать простые слова. У меня уже появилось жгучее желание узнавать — и это приветствовал мой отец, он поощрял меня, так что, думаю, я была не по годам развитым ребенком.

— Кардинал опечалился, когда потерял его, — настаивала я. — Ты тоже печален. Тебе не нравится, что кардинал потерял свой дом.