Самолёт начинает пикировать, медленно раскручиваясь вокруг своей оси.

– Как это называется «Свечка», или «Бочка»? – спрашиваю я у своего помощника.

– Это называется «Штопор», придурок, и тебе из него не выйти. – отвечает он, отрешённым голосом.

Я, что есть силы, давлю на штурвал, одновременно выкручивая его вправо. Корпус самолёта начинает заваливаться назад. Скользящие по лобовому стеклу облака, пропадают, и вместо них появляется подёрнутая дымкой земля. Теперь самолёт пикирует носом вниз. Вращающаяся серая картинка растёт и неумолимо приближается. Мне вдруг становится страшно. Да, я знаю, что это сон, но слишком уж всё реалистично. Надрывно ревут турбины, из салона разносится страшный хор, картинка в окне становится более отчётливой. Там внизу раскинулся огромный мегаполис, и мы падаем прямо в его центр. Я уже могу различить вырастающие квадратики домов, эстакаду с ползущими букашками машин. Меня охватывает ужас. А что, если всё это не сон…

***

Я снова распахнул глаза и на этот раз, вид скромного убранства кабинки вызвал вздох облегчения. Какое-то время я лежал в неподвижном оцепенении и таращился в потолок. Это, второе погружение, заставило меня отнестись к практике более серьёзно. Ощущения от этого падения были настолько реалистичными, будто я вывалился из самолёта на кровать. Да – падение было иллюзорным, но его последствия – реальными.

Меня била мелкая дрожь, спина и ладошки покрылись холодной испариной. Стресс запустил выработку адреналина и кортизола и наверняка добавил мне седых волос. Какие то нейроны утратили связь, какие-то наоборот связались в тугие узлы. Всё было реально, и это ясно доказывала мокрая от пота спина. А главным доказательством реалистичности было огромное влажное пятно на пижамных штанах. Надеюсь, вам не нужно объяснять природу его происхождения. Я получил реальные эмоции, причём такие, о которых позабыл ещё с молодых лет. Здесь было всё: и восторг и вожделение и дикий страх и чувство полёта. Было ещё что-то неуловимое, походящее на чувство вины. Мне как будто бы было жалко тех людей, которых я загубил, обрушив лайнер…

***

– Если я правильно понимаю, главный эффект этих снов состоит в том, что впечатления после них очень долго не отпускают.

– Не так узко, доктор. Это один из множества эффектов. К примеру, назову вам ещё один. Эти сны запоминались мне в мелочах. Я никогда не хвастался мощной памятью, а в последнее время, с отсутствием умственных нагрузок, она меня вообще стала сильно подводить. Здесь же, я запоминал всё настолько детально, что порой сам себе удивлялся, когда рассказывал всё доктору.

– Вы рассказывали доктору содержание своих снов?

– Да, и это была одна из составляющих частей практики. Каждый из нас должен был в подробностях изложить своё сновидение.

– Как это было? Вы что, садились в кружок, как в кабинете у психолога и слушали друг друга по очереди?

– Нет, всё было не так. Мы вообще друг друга не видели. До некоторых пор я даже не знал, кто находится со мной по соседству в кабинках справа и слева. Наше с доктором общение проходило в индивидуальном режиме, посредством гарнитуры.

– Итак, вы продолжили практику.

– Я продолжил погружения…

– Сколько было погружений?

– До хрена доктор! Я их не считал!

– А по времени? Сколько времени длилось каждое сновидение. Вы следили за временем?

Он ухмыляется, словно слышит полную чушь.

– Нет конечно. На самом деле, там время тянется гораздо дольше. Один день здесь, равен целой прожитой жизни там. Одно могу сказать точно. Каждый последующий сон был длиннее предыдущего. Время, проводимое там, увеличивалось по мере того, как я овладевал техникой.

– То есть, была какая-то техника?

– Док! – косматая голова нервно дёргается. – Давайте по порядку!

Я погружался в сновидения раз за разом. Выныривал из одного, чтобы захлёбываясь от восторга, рассказать его доктору и тут же падал в другое. Я открыл для себя новый мир. В этом мире мне всё было подвластно, всё по плечу. В этом мире я был всемогущим. В этом мире я был богом! За какие-то десятки часов я получил ярких эмоций больше, чем за всю прожитую жизнь. У меня было столько секса, что хватило бы на две мои жизни. Я катался на лучших машинах, у меня были яхты, огромные виллы и даже острова. Я имел в подчинении целые государства. Я водил самолёт, ездил верхом на дикой пуме, держа её за загривок, будто домашнюю кошку. Я пел перед многотысячной аудиторией. Мне рукоплескали стадионы. Девочки мочились от моего льющегося, словно золотой нектар голоса. А эти песни, которые я исполнял. Это были лучшие композиции, что я когда-либо знал. И эти песни были моими. В этих снах не было тюремных стен, в которые всю жизнь упирался мой взгляд. Там я был абсолютно свободным. Свободным, сильным и молодым.

Была только одна проблема. Сны имели свойство заканчиваться и очень часто обрывались в самой своей кульминации. Каждое погружение пополняло багаж незавершённых историй. А ведь каждая из этих историй была прекрасна сама по себе. Это всё равно, что постоянно смотреть захватывающие фильмы, и никогда не досматривать их до конца.

После очередного пробуждения, я спросил у доктора, в чём причина этих внезапных выходов?

– Во мне…– спокойно пропел тёплый баритон. – Это я вывожу тебя из сна.

– Зачем? Зачем вы это делаете?! – возмущённо стонал я. – Почему вы не даёте мне прожить до конца, хотя бы одну историю?

– Чтобы ты не остался там навсегда…

– В смысле, «не остался»!

– В смысле – «застрял». Ты можешь там застрять. Таких случаев было довольно много в практике осознанных сновидений.

– Ну и пусть. Пусть бы я там застрял! Может я хочу этого…хочу остаться там! – Мой голос срывался. Я умолял, я требовал. Мне больше не хотелось возвращаться в эту серую скучную жизнь.