«Гм, — думает директор Сабуров, — получается все-таки жидковато».

И тут счастливая память подкидывает ему еще один убийственный факт. Однажды осенью Атарова послали за соломой в соседний совхоз. Но соломы он не привез, объяснил, что в том совхозе самим не хватает. Зато для собственной коровы солому достал. Ну скажите, разве это не преступление?

Теперь пущенный Атаровым бумеранг вернулся к автору. Его уже можно сажать. Он преступник, заслуживающий самого сурового наказания.

Но председатель райисполкома не жаждет крови. Зачем такие крайности? Председатель вызывает Атарова в кабинет и в присутствии судьи и прокурора говорит ему мягко:

— Слушай, Атаров, ты же умный человек, зачем тебе вся эта шумиха? Ты хочешь, чтобы мы прекратили твое уголовное дело? Ну вот, я так и знал. Тогда садись и пиши: «Председателю райисполкома от жителя селения Гурджи Атарова А. С.» Написал? Теперь пиши дальше: «Объяснение. Пишу настоящее объяснение о том, что отныне я никаких необоснованных жалоб и заявлений в вышестоящие органы вне района не буду писать без соответствующего согласия районных органов. В чем я и подписываюсь. К сему Атаров».

Прошу встать, читатель. Новый способ борьбы с критикой родился. Я назвал бы его емким словом «бумеранг».

ПОД ЭТИМ ДЕЛОМ

В этот день:

— по льду Байкала со станции Таловка ушел на БАМ автопоезд с грузами для стройки;

— Алтайский музей изобразительного искусства приобрел считавшуюся утраченной картину Саврасова «Могила на Волге»;

— сотрудники лаборатории ядерных реакций в Дубне в очередной раз синтезировали открытый недавно сто шестой элемент таблицы Менделеева;

— в Большом театре состоялась премьера оперы «Зори здесь тихие»;

— после работы Михаил Живаев зашел к Валентину Метлову.

Автор понимает: последний факт не может стоять в ряду перечисленных выше событий. Вернее, не должен стоять ввиду своей малозначительности.

И тем не менее он вошел в анналы истории. Он был зафиксирован официально, и историк будущего, возможно, задумается над ним, пытаясь разгадать скрытую в нем тайну. А может, наука к тому времени достигнет таких высот, что человеческая психология перестанет быть загадкой и пословица «чужая душа — потемки» будет сдана в архив как безнадежно устаревшая.

Пока же все неясно. Пока совершенно непонятно, почему одна душа тянется к наукам, к искусству, жаждет социальной активности, а другая… другая тоже жаждет, но в некотором роде совсем иного…

Итак, Михаил Живаев, 1955 года рождения, холост, несудим, образование среднее, по специальности повар, зашел к Валентину Метлову, рабочему склада АХО райпищеторга. Как выяснилось, зашел Живаев не для того, чтобы поговорить о путях развития оперного искусства. Молодых людей не интересовали и результаты ядерных исследований. И если быть откровенными до конца, вопросы станковой живописи их не волновали тоже.

Единственный вопрос, который будоражил их умы, можно обозначить простейшей формулой «выпить — закусить».

Нельзя сказать, что Михаил Живаев в свои двадцать лет был отпетым алкоголиком. Но выпить не отказывался. Особенно если угощали. Выпивка же у Метлова водилась всегда, закуску, как говорится, бог послал, поэтому проблема решалась элементарно:

— Наливай!

Наливать они умели. Михаил, например, с малых лет видел, как весьма энергично наливает его отец, и, естественно, научился.

Налили. Выпили. Помолчали. По-видимому, накапливали информацию.

После третьего захода информация хлынула, Правда, в несколько деформированном виде. Обилие вводных слов-паразитов и явная нечеткость дикции не позволяли до конца постигнуть суть высказываний. Дискуссия велась главным образом вокруг упомянутой выше проблемы «выпить — закусить». Было установлено, что пить можно: а) белое и б) красное. От сухого собеседники категорически открестились. Что касается закуски, то здесь ограничений не ставилось — от плавленых сырков до «мануфактуры».

Во время обсуждения вопроса о взаимном уважении хозяин квартиры вдруг сказал:

— Слушш, Миха, а паччему ты ни разу не принес бутылку? Я ттебя ччто, поить должжен?

И тут Живаев счел себя смертельно оскорбленным. Подзаряженная винными парами душа взыграла и потребовала сатисфакции. Михаил схватил с полки утюг и с силой обрушил его на голову приятеля. Увидев, что тот свалился со стула, Живаев ударил еще раз, теперь уже по инерции.

Обидчик лежал на полу с окровавленным лицом и не дышал. Справедливость восторжествовала, душа Живаева успокоилась.