Пообедав, Варвара Васильевна уезжает на работу, а Настенька отправляется в гости к соседской девочке.

Матвей Лукич достает из холодильника начатую бутылку водки, выпивает подряд три рюмки и отдает должное и бульону с цветной капустой, и вареной курице. Потом он снова надевает фартук и моет посуду. Но вот и посуда вымыта. Что теперь делать? Разве почитать?

Матвей Лукич берет принесенную Варварой Васильевной библиотечную книжку, садится тут же в кухне у окна и принимается за чтение. Одолев с трудом десять страниц, он кладет книжку на подоконник. Скучно!

Ленивый, затянувшийся жирком мозг Близнюкова требует иной, легкой, диэтической духовной пищи. Почитать бы что-нибудь такое… вроде этих… как это?.. «Два гренадера»?.. Нет! «Три мушкетера»! Сходить разве в библиотеку, выбрать себе книжку по вкусу?

Неожиданно раздается телефонный звонок. Матвей Лукич спешит в переднюю, где стоит аппарат. Сердце у него тревожно екает. Вдруг это… «оттуда». Поняли, что без Матвея Лукича, без опытного руководителя, знающего все пружинки, не обойтись. Поняли, осознали и теперь зовут!..

Но, оказывается, звонит Настигаев Федор Федорович, старый дружок, из треста ресторанов; он спрашивает про здоровье и дела, сочувствует и дает лечебные советы, в которых Матвей Лукич нуждается не больше, чем дворовый Тарзан. Они долго болтают о том, о сем, вкусно сплетничают, перемывая косточки знакомым и сослуживцам. Потом Близнюков, хохотнув, говорит:

— Я, брат, тут на отдыхе готовкой занялся. Такие бульоны варю — мечта! Наладят меня окончательно с руководящей — возьмешь в повара?

— Ишь, чего захотел! — смеется в трубку Настигаев. — У меня повара — специалисты, инженеры от кулинарии, можно сказать. Года три-четыре поучись — тогда приходи!

— Значит, в официанты дружка сунешь?

— Официант — это, голубок, сложная и тонкая профессия. Не годишься, голубок, не годишься! Ты мне всю посуду переколотишь и грубить будешь клиентам, я тебя знаю!.. Судомойкой, хочешь, устрою!

— Спасибо и на этом! — сухо отвечает Близнюков, не принимая шутки.

Разговор окончен, и снова сонная, тяжелая скука овладевает всем существом Близнюкова. Но теперь к скуке примешано ощущение злой, грызущей тоски. Черт бы задрал этого дурня Настигаева! Сам судомойка!

Однако что же все-таки делать? Пойти с Настенькой погулять? Не хочется! Еще встретишь знакомых, начнутся неделикатные расспросы, намеки… Придется готовить ужин! Рано, конечно, но ведь ничем другим, кроме как приготовлением пищи для себя и домашних, Близнюков занять себя не может… Что бы такое приготовить? Разве удивить Варвару и соорудить роскошный салат из огурцов, редиски и остатков курицы? Кажется, уксусу дома нет. Придется сходить в «Бакалею» купить.

Он берет на всякий случай кошелку, надевает соломенную шляпу, запирает на ключ дверь квартиры и выходит через парадный ход на улицу. Ступает он медленно, дородный свой корпус несет важно, с достоинством и большим самоуважением. И вдруг происходит непонятное: конопатый, в батькиной кепке, голопузый мальчишка, выскочивший из подворотни, смотрит на Матвея Лукича остановившимися глазенками, показывает на него пальцем и с наслаждением визжит:

— Мужебаба!

И сразу улица становится раскаленной дорогой в ад. Другие огольцы — о, это бесовское племя! — появляются как из-под земли, скачут, кривляются и тоже с восторгом, отчаянно, на всю улицу вопят:

— Мужебаба! Мужебаба!

Матвей Лукич беспомощно озирается. Ладони у него покрываются неприятно липким потом, кончики ушей и затылок багровеют. Почему они это кричат?! Кто их научил?!

А мальчишки, окружив Матвея Лукича плотным кольцом, надрываются еще громче, еще нахальнее.

— Мужебаба! Глядите, мужебаба!

— Гражданин, вы бы фартучек сняли! — наконец слышит Близнюков сочувственный голос прохожей старушки и, опустив глаза, с ужасом замечает, что вышел на улицу, как был дома, в кокетливом, с оборками, фартуке жены.

Вот это промашка!

1955

В тесной комнатке партийного комитета на третьем этаже здания заводоуправления сидят секретарь парткома Сергей Аркадьевич Пучков — коренастый, очень светлый блондин, почти альбинос, и токарь Бабкин — высокий, сутулый, с озабоченным, угрюмым лицом.

Сидит Бабкин в парткоме уже минут пятнадцать, курит, вздыхает, произносит невпопад малозначащие фразы, томится — никак не может начать разговор, ради которого пришел!

Пучков, недовольный тем, что его оторвали от тезисов праздничного доклада, в конце концов не выдерживает:

— Ну, что ты, Бабкин, как… девица на сватанье. Пришел — говори! Что у тебя там стряслось?

Токарь поднимает на секретаря парткома голубые, простодушно-ясные глаза, странно не вяжущиеся с суровыми чертами его тяжелого лица, и Пучков видит в них укор и душевную боль. Густо краснея, он спешит смягчить свой резкий тон.