Он не мог доверять матери. Что она задумала? Он с беспокойством поглядывал на свою полнеющую жену. Мать не позволит этому ребенку преградить путь к трону ее любимому Генриху. Если она хочет видеть герцога Анжуйского у престола, что она готовит для ее сына Карла?

Зловещую тишину улиц нарушил внезапный шум. О чем говорили с такими серьезными лицами люди, собравшиеся в группы? Что означали буйства в тавернах? Было чистейшим безумием приглашать гугенотов и католиков в город; это сулило несчастья, кровопролитие. Карл увидел себя в роли узника, ощутил мерзкий запах тюрьмы; в его воображении он подвергался пыткам, а потом ему отсекали голову. Он захотел посмотреть на льющуюся кровь, отхлестать плетью своих собак. Однако, поскольку в нем оставалась частица психического здоровья, он помнил об угрызениях совести, следовавших за актами насилия, о том, с каким ужасом он смотрел на забитую до смерти любимую собаку.

В комнату кто-то вошел; Карл не посмел обернуться и посмотреть на гостя. Он боялся увидеть улыбку матери. Говорили, что у нее есть отмычки, способные открыть любые двери французских дворцов, и что она часто бесшумно проникает в разные комнаты, чтобы, спрятавшись за шторами, слушать государственные тайны, наблюдать за тем, как дамы из Летучего Эскадрона занимаются любовью с мужчинами, выбранными для них королевой-матерью. Катрин играла важную роль во всех его фантазиях и страхах.

– Карл, мой любимый.

Он радостно вскрикнул - возле него стояла не мать, а Мадлен, старая няня.

– Мадлон!
– Он обратился к ней, как в детстве.

Она обняла его.

– Мой малыш! Что тебя мучает? Скажи Мадлон.

Через некоторое время он немного успокоился.

– Эти люди на улицах, Мадлон. Им не следовало находиться там. Католики и гугеноты собрались вместе. Это я позвал их сюда. Вот что меня пугает.

– Это сделал не ты, а другие.

Он засмеялся.

– Ты всегда так говорила, когда возникали неприятности, в которых обвиняли меня. "О, это не мой Карл, это Марго или кто-то из его братьев".

– Но ты никогда не хотел ничего дурного. Ты был моим добрым мальчиком.

– Теперь я король, няня. Как бы я хотел снова стать ребенком, чтобы убегать из Лувра, Парижа в какое-нибудь тихое место... с тобой, Мари, собаками, соколами, с моим пестрым ястребом, который ловит для меня мелких птиц. Скрыться от всего этого... с вами всеми. Как счастлив был бы я!

– Но тебе нечего бояться, любовь моя!

– Не знаю, няня. Почему мои подданные не могут жить в мире? Я люблю их всех, католиков и гугенотов. Ты ведь сама гугенотка.

– Я бы хотела, чтобы ты молился со мной, Карл. Ты обрел бы в этом большое утешение.

– Возможно, однажды это произойдет, Мадлон. Но меня пугает вся эта ненависть вокруг нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала, а он холоден и надменен с господином де Гизом. Это плохо, Мадлон. Им следует быть друзьями. Если бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и католики Парижа были бы друзьями, потому что католики подражают герцогу, а гугеноты слушаются адмирала. Да! Именно это я должен сделать! Я должен сделать их друзьями. Я настою на этом. Потребую. Я - король. Клянусь Господом, если они не обменяются поцелуями дружбы, я... я...

Мадлен вытерла пот с его лба.

– Да! Ты прав, мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты заставишь их сделать это, но сейчас отдохни немного.

Он коснулся губами ее щеки.

– Почему не все парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему они не похожи на Мари и мою жену?

– Тогда мир стал бы скучным, - сказала женщина.

– Скучным? Нет, счастливым. Свободным от страха... смертей... кровопролитий. Иди, дорогая няня, и позови Мари. Я поговорю с ней и узнаю, что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.

Маска доброжелательности скрывала циничное отношение Катрин к фарсу, который разыгрывали перед ней.

Поцелуи дружбы между Генрихом де Гизом и Колиньи! Она вспомнила аналогичную сцену, происшедшую шесть лет назад в замке Блуа. Она сама организовала этот спектакль с теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз был еще мальчиком, совершенно бесхитростным, не способным скрыть огонь, вспыхнувший на щеках, погасить пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он сказал: "Я не могу поцеловать человека, которого считают убийцей моего отца".

Как меняют нас годы!
– подумала она. Теперь герцог - уже не мальчик готов обнять адмирала и расцеловать его в обе щеки, замышляя при этом убийство Колиньи.

– Как хорошо, - пробормотала Катрин, - когда старые враги становятся друзьями!

Мадам де Сов, оказавшаяся рядом с королевой-матерью, шепнула:

– Вы правы, мадам.

Катрин позволила себе одарить женщину ласковой улыбкой. Мадам де Сов отлично справлялась со своей ролью, разыгрывая перед женихом соблазнительницу и добродетельную жену одновременно. Катрин однажды сказала: "Барон де Сов гордился бы своей женой, если бы видел, как она дает отпор молодому наглому Наваррцу". Услышав эти слова, Шарлотта застенчиво улыбнулась, подняла свои удивительные голубые глаза и посмотрела на королеву-мать, словно прося новых указаний. Но они пока не поступали.